— Однако человек не песчинка. Разве он потеряется на нашей грешной земле? — улыбался Косой. — Мир тесен, Аркаша... Вот и пьем мы с тобой пиво за одним столом. Только этот напиток не для меня. Пойдем, друг, в «Арагви», грузинского коньячку пососем. Там и разговор закончим. Ты только не говори мне, мальчик, что у тебя животик вава, что ты на манной кашке сидишь, — и он, снова дружески обняв Аркадия за плечи, еще раз дал понять, что ему все известно, но он никаких претензий не имеет.
Разговор был продолжен в «Арагви», в отдельном кабинете, — тут Косой чувствовал себя как дома.
— Деловым людям, среди которых не только одесские шмаровозы, но и птицы куда более важные, нужна твоя, Аркаша, помощь. Платить будут зелененькими. В Одессу перебираться не нужно. Заказ будешь получать в Москве. Тут и наш главный шеф...
И, видимо крепко выпив, с гордостью добавил:
— Это тебе не Мишка-аристократ... Так чтобы ты знал: иностранец. Ясно?
И сразу осекся, поняв, что болтнул лишнее. Косой подозрительно посмотрел на Аркашку, нахмурился и зло буркнул:
— Все, что сказал, — как в могилу. Ты ничего не слышал, мальчик, ничего не знаешь. Иначе...
И он резким движением полоснул ребром ладони по горлу.
— Так как? Снова три дня на размышление? Не пойдет.
Победоносенко лишь на какую-то долю секунды задумался, потом налил в два больших фужера коньяк, встал из-за стола и несколько торжественно провозгласил:
— Выпьем за успех...
— Так, значит, согласен? — обрадованно спросил Косой.
— Согласен.
Они условились о следующей встрече и разошлись в разные стороны.
Вернувшись домой, Аркадий Победоносенко долго стоял перед висевшей на стене большой фотографией Тани. Потом сел за стол, достал из секретера несколько листов меловой бумаги и каллиграфическим почерком вывел:
«В Комитет государственной безопасности...»
Он не спал всю ночь. Вышел из дому на рассвете и долго-долго петлял по Москве, пока в девять утра, окончательно убедившись в том, что за ним нет слежки, нырнул в приемную КГБ.
...Птицын листает дело, по которому проходят Рваное Ухо, Косой, еще несколько одесских «деятелей» и человек с иностранным паспортом. О нем разговор на следствии шел уже заочно: почуяв недоброе, джентльмен вовремя ретировался. Птицын листает дело и размышляет вслух:
— И тут и в деле студгородка фигурирует Косой, косоглазый, толстый, мясистый нос, ходит, переваливаясь с боку на бок... Косой и человек с иностранным паспортом... Косой и Зильбер. И газета «Футбол» в студгородке. Что это, случайное совпадение? Или одна цепь?
А у Бахарева свой ход мыслей. Он понимает: в принятой шефом схеме — Марина передает Победоносенко туфли, чтобы сделать в них тайники, — появилась трещина. Но не более. Ведь не сбросишь со счетов и такую версию: плюнул Аркадий Семенович на все свои клятвы покойной супруге и вернулся к старому. Вместе с Косым.
Генерал Василий Михайлович Клементьев был в курсе новых обстоятельств, архивных материалов, неожиданного переплетения человеческих судеб: нити от двух на первый взгляд совершенно разноплановых дел — «Доб-1» и «Студгородок» — где-то вдруг сошлись в одном узле. Полковник Крылов уже докладывал Клементьеву об изысканиях Птицына, о Косом, об Аркашке с Дерибасовской, Бородаче — Зильбере, о Марине и прочих лицах, оказавшихся в сфере внимания тех, кто занят делом «Доб-1». И вдруг устанавливается — пусть в порядке гипотезы — их причастность и к студгородку. Генерал попросил Крылова зайти к нему вместе с Птицыным, а пока принести все материалы, всё что имеет отношение к «Доб-1», подчеркнув:
— Буквально всё. Сообщения оперативных работников, Ландыша, фотографии. И дело контрабандистов тоже...
Генерал слыл человеком гибкого ума. Он никогда не спешил с решениями, не поддавался настойчивому голосу чувств, но умел разбираться в сложном их переплетении, находить то доброе, что нужно поддержать, хотя не для всех еще было очевидно это доброе. Филолог по образованию, он незадолго до начала второй мировой войны пришел в органы государственной безопасности с партийной работы. За плечами его уже был некоторый опыт, но он считал для себя обязательным продолжать освоение всех тонкостей этой сложнейшей сферы деятельности. А осваивать приходилось многое и разное, и порой, когда бывшему филологу казалось, что его подстерегает опасность стать дилетантом, он вспоминал слова университетского профессора: «Дело не в том, чтобы знать многое, а в том, чтобы знать из всего того, что можно знать, самое нужное».
Сейчас для него, по его собственному разумению, «самое нужное» — это уловить, проанализировать то новое, что появилось за последнее время в методах вражеской разведки, то новое, что дает ныне знать о себе.