— Вы — молодой человек острого ума. Если бы мы имели возможность продолжить наш откровенный диалог завтра, послезавтра... Я верю в конвергенцию наших точек зрения...
— Кто же мешает нам продолжить диалог?
— О, я приветствую такую постановку вопроса, хотя несколько затрудняюсь сейчас ответить вам. Время покажет. Я верю в дальновидность советских литераторов и хотел бы выпить за их творческие успехи, за то, чтобы они всегда без страха высоко держали знамя гуманизма...
Разговор пошел о литературе, именитых писателях. И гость пришел в восторг, когда узнал, что есть у Бахарева друг, знакомый с очень популярным на Западе советским писателем, повесть которого отвергнута толстым журналом. И что друг этот обещает Бахареву дать почитать повесть в рукописи, которая сейчас ходит по рукам...
На пятнадцать часов был назначен разговор с генералом. Должна была собраться та же четверка: пора завершать операцию. Уравнение со многими неизвестными перестало существовать. Почти все известно. Утверждены постановления на арест Ольги и Косого... Если потребуется взять Зильбера — и тут соблюдены соответствующие нормы. А вот брать ли Зильбера, когда и где арестовать Ольгу, Косого? Тем более что обстоятельства на первый план выдвинули соображения, выходящие за пределы «Доб-1». Беседа Зильбера с Бахаревым позволяет повести дело дальше, глубже, с расчетом на более отдаленные времена...
У Птицына на сей счет есть некоторые соображения. Но он пока ничего не говорит о них Бахареву. Он хочет доложить генералу, выслушать его мнение, вернее — его оценку встречи Бахарева с Зильбером — доклад об этой встрече уже давно передан Клементьеву. И сейчас, в ожидании разговора с ним, Александр Порфирьевич неторопливыми глотками пьет горячий кофе.
Тишину разорвал телефонный звонок. Птицын прижимает плечом трубку к уху.
И вдруг он, человек степенный, весь преображается. Можно подумать, что лавры Марселя Марсо не дают ему покоя. Бахарев ничего не понимает. Птицын бросает в трубку односложные «да», «нет», «он самый», «ясно». Николай безуспешно пытается расшифровать смысл его мимических упражнений. Наконец трубка положена на место, и Птицын, стараясь быть максимально сдержанным, объявляет:
— Звонили из приемной... Марина пришла.
Г. Л.
ПЕРВЫЕ ШАГИ В РОЛИ РАЗВЕДЧИКА
В центре Лондона, рядом со всемирно знаменитым Британским музеем, стоит здание Лондонского университета, которое своими очертаниями напоминает огромную, потемневшую от копоти, серую глыбу, похожую на египетский обелиск. Возможно, на архитектора этого сооружения повлияла богатая египетская коллекция музея. Факультеты, или, как их там называют, колледжи и школы, расположены рядом с основным зданием. Бок о бок стоят два современных здания послевоенной постройки: школа славяноведения и школа африканистики и востоковедения.
Занятия осенью 1955 года, как всегда, начались в первую среду октября. Собственно говоря, в первый день занятий не было. Сначала состоялось общее собрание, на котором директор школы поздравил студентов и преподавателей с началом учебного года и пожелал успехов в учебе. Затем было объявлено, где должны собраться студенты различных кафедр. Вскоре будущие китаисты собрались в кабинете заведующего кафедрой китайского языка профессора Саймонса и был зачитан состав учебных групп и расписание занятий. Оказалось, что лекционных часов будет, как правило, два в день и лишь иногда четыре часа в день. По субботам занятий не будет. Семестр длится 10 недель, в учебном году три семестра. Итак, 22 недели в году отводилось для отдыха и самостоятельной работы.
На следующий день начались занятия. Можно было сразу заметить, что одна из академических групп резко отличается от остального контингента студентов. Во-первых, в ее составе не было ни одного представителя азиатских и африканских стран. Во-вторых, средний возраст студентов этой группы был по крайней мере лет на десять выше, чем в других группах. Наконец, большинство студентов этой группы было одето в «форму» английских государственных служащих или старших банковских клерков: черные пиджаки, черные брюки в серую полоску, белые сорочки с темными галстуками, котелки и туго скрученные черные зонтики, которые почти никогда не используются по своему прямому назначению, а скорее служат тростью.
В состав этой группы попал и автор этих строк. И попал не случайно. Примерно за неделю до начала учебы я посетил университет и зашел на кафедру. Вопрос о моем приеме в университет уже был решен, и оставалось лишь узнать, в какую группу меня определили.
Было известно, что эта школа субсидируется министерством обороны Англии и что в ней обучаются редким языкам сотрудники специальных служб. Можно было легко предположить, что эти сотрудники будут старше большинства студентов. Для выполнения поставленной передо мной задачи по выявлению разведчиков и контрразведчиков — наших противников — мне было бы лучше всего попасть в одну с ними группу. Как выяснилось из беседы с техническим секретарем кафедры, заведующий кафедрой профессор Саймонс намеревался зачислить меня в группу молодых студентов. Поскольку, как я сказал профессору, я уже немного знал китайский язык (что соответствовало действительности), он решил, что мне будет интереснее заниматься вместе с молодежью, программа занятий которой была более интенсивной. Однако мне довольно легко удалось убедить Джин (так звали секретаря), с которой я познакомился еще при первом посещении университета, что мне будет неудобно заниматься в одной группе с молодыми ребятами. Она тут же перенесла меня в список «переростков». Возможно, ее сговорчивости способствовало то, что я запомнил ее имя, а также и то, что я преподнес ей небольшой флакончик французских духов, приобретенных мною днем раньше в Париже. Скорее всего — и то и другое.
В первый же день занятий между студентами нашей группы зашел разговор о том, почему тот или иной из нас решил изучать китайский язык. Были высказаны самые разнообразные причины. Трое заявили, что после окончания Оксфордского университета они были приняты на работу в Форейн Оффис и их послали изучать китайский язык «с отрывом от производства». Один или два человека сказали, что они являются сотрудниками министерства колоний и их тоже направили изучать язык. Двое якобы служили в полиции в Малайе, и им было необходимо знать китайский язык для более успешного продвижения по службе. Один был служащим администрации Гонконга. Услышав это, я едва удержался, чтобы не сказать, что в Малайе и Гонконге проживают выходцы из Южного Китая, говорящие на совершенно ином наречии, чем так называемый «государственный язык», который должны были изучать мы. Другой мой «однокашник» представился канадским дипломатом. Второй иностранный дипломат был из Израиля. Среди нас был и американец, который, по его словам, приехал изучать китайский язык в Англию потому, что плата за обучение здесь была в несколько раз меньше, чем в США. (Это было действительно так: годичное обучение стоило около 40 фунтов стерлингов, то есть немногим более ста долларов, тогда как в США это стоило бы более тысячи долларов в год.) К тому же, сказал американец, жизнь в Англии значительно дешевле. И, кроме того, во время длительных каникул за три года он сумеет попутешествовать по всей Европе. Что касается меня, то я говорил, что изучаю язык с целью получения перспективной работы в одной из канадских фирм, торгующих с Китаем.
Помимо языка мы должны были изучать современную историю Китая и китайскую философию. Последняя была факультативной, и было достаточно сдать по этому предмету зачет без оценки. Все экзамены, кроме разговорного языка, сдавались письменно, с оценкой по стопроцентной системе. Иначе говоря, максимальным и практически недостижимым баллом было 100%, а переходным баллом — 65%. Впоследствии мне удалось выяснить, что для сотрудников военной разведки и контрразведки было достаточным получать 65%, а сотрудники Интеллидженс Сервис отчислялись и возвращались на службу в случае получения среднего балла ниже 85%.