Буйная радость охватила партизан. Им даже стало теплее, и усталость, валившая с ног, исчезла.
Но радость сразу прошла, когда они услышали стоны Николая. Да, слишком дорогой ценой достался им этот вражеский эшелон.
Из двух жердей и плащ-палатки соорудили носилки, уложили на них раненого и тронулись к лагерю отряда.
Когда были уже далеко от места диверсии, до них донесся грохот мощного взрыва.
— Не наша ли рванула? — спросил Саша Назаров.
Может быть, действительно взорвалась вторая мина на параллельной колее железной дороги, а возможно — боеприпасы.
— Может, и наша, — как-то безучастно отозвался Андрей и добавил: — Давайте-ка, ребята, побыстрее, а то Николай кровью изойдет.
II
Утром 14 мая 1942 года в радиограмме в Москву радист Валя Ковров передал:
«12 мая в бою с охраной дороги у Рыжова осколками гранаты сильно повреждена промежность, задеты тазовые кости, три пулевых ранения. Ему необходима серьезная операция. Просим разрешения увеличить группу курьеров. Они доставят то, о чем мы сообщали предыдущей шифровкой, и эвакуируют раненого через линию фронта».
К этому времени мы уже потеряли в боях коммуниста Владимира Крылова, комсомольцев Владимира Кунина и Михаила Лобова. 10 апреля при минировании железной дороги погиб чемпион Москвы по штыковому бою Сергей Корнилов. Было много раненых и больных. Но такого тяжелого ранения, как у Николая Рыжова, еще не случалось. Для его спасения требовалась серьезная операция. Наш двадцатидвухлетний лекарь, военфельдшер Александр Вергун, помочь ему не мог: у него не было ни опыта, ни инструментов. Нужно было вынести раненого за линию фронта, которая находилась от нас в ста сорока — ста пятидесяти километрах.
Мы не сомневались, что командование разрешит нам вынести тяжело раненного партизана на Большую землю. Поэтому, не дожидаясь ответа из Москвы, группу курьеров увеличили с двух до шести человек. В нее вошли Павел Маркин, Виктор Правдин, Алексей Андреев, Сергей Щербаков, Иван Головенков. Возглавил группу двадцатитрехлетний заместитель командира отряда младший лейтенант Борис Лаврентьевич Галушкин. Выбор пал на Бориса Галушкина не случайно. Война застала его студентом последнего курса Московского института физической культуры, где он одновременно руководил комитетом комсомола. 29 июня 1941 года по первому призыву ЦК ВКП(б) Галушкин добровольно ушел в Красную Армию. Комсоргом первого московского добровольческого коммунистического полка Борис Галушкин три месяца сражался на Ленинградском фронте.
Не жалея жизни, бились с оккупантами посланцы Москвы, отстаивая город Ленина: каждый метр вынужденно оставленной родной земли был полит их кровью.
Все короче становились дни и длиннее ночи. Все ожесточеннее были бои, и все меньше оставалось людей в подразделениях добровольческого полка. Москвичи стояли упорно и сражались насмерть. За мужество и личный героизм, проявленные под стенами Ленинграда, Борис Галушкин был награжден орденом Красного Знамени.
Под Ленинградом Галушкин был ранен, но из строя не ушел. Однажды ему пришлось вести бой на болоте. Восемь часов Галушкин и его бойцы не выходили из ледяной воды, сдерживая противника. Они устояли, но Галушкин простудился, сильно заболел. Его эвакуировали из Ленинграда. Последствия ранения и простуды привели к тяжелой болезни.
... В Москву Галушкин возвратился, когда фашисты были почти под стенами столицы.
В институте Борис узнал, что большая часть ребят, с которыми он учился, находятся в разведывательном отряде.
— Послушай, младший лейтенант, с туберкулезом шутить нельзя, — сказал ему подполковник, к которому обратился Галушкин с просьбой о зачислении в отряд разведчиков.
— Товарищ подполковник, я прошу... Немцы под Москвой, а мне в тыл? Да лучше...
— Нет, нет, — перебил его командир полка, — тебе действительно надо в тыл. Там ты еще сможешь стать на ноги, а в тяжелых фронтовых условиях... Да что там говорить. Сам понимаешь. Не могу!
Но Галушкин не сдался. Он не уехал в тыл, куда его пытались отправить врачи. Снова и снова приходил он к подполковнику, командиру первого полка мотострелковой бригады особого назначения Вячеславу Васильевичу Гридневу. От ребят Галушкин узнал, что Гриднев только с виду суровый, а вообще-то он мужик добрый. Он с первых дней Советской власти сражался на фронтах гражданской войны. Старый чекист, пограничник. Ребята говорили Галушкину, что надо как следует «поднажать», и комполка не устоит.
В очередной раз с Галушкиным к командиру полка пришли почти все бойцы разведывательного отряда. Они толпились в коридоре, шумно напутствуя Галушкина.
— Ну? Ты опять здесь?
— Товарищ подполковник, я очень прошу, я... — сказал Галушкин и замолчал.
Командир полка прислушался к гомону, доносившемуся из-за двери, вопросительно глянул на Галушкина и не торопясь стал перебирать какие-то бумаги на столе.
Галушкин молчал. Пауза затянулась.
— Так! — подполковник глянул на Галушкина, который, понурив голову, стоял посреди кабинета. — Ну, хорошо. Давай документы. Только смотри, младший лейтенант, потом не хныкать, ясно?
И младший лейтенант Борис Лаврентьевич Галушкин был назначен заместителем командира отряда разведчиков, которым командовал опытный пограничник Михаил Константинович Бажанов. Теперь группа Галушкина готовилась к походу на Большую землю.
15 мая Валя Ковров получил из Москвы радиограмму:
«Бажанову, Авдееву. Эвакуацию через линию фронта раненого Рыжова разрешаю. Подтверждаю исключительную важность собранных вами материалов и обязательную доставку их нам».
Еще три дня группа Галушкина не могла отправиться к линии фронта: в отряде не было ни медикаментов, ни продовольствия. С нетерпением ждали самолет. Летчикам мешала весенняя непогода. А когда они наконец вылетели, то на линии фронта их обнаружили вражеские истребители. Они вынуждены были маневрировать, терять драгоценное время и в конце концов возвращаться на свою базу, так как за короткую майскую ночь могли успеть прилететь к нам, сбросить груз и вернуться домой лишь по наиболее короткому пути.
Несколько раз самолет пытался пробиться к нам, но вынужден был возвращаться. И только на рассвете 18 мая наконец сбросили нам семнадцать мест. Но мы нашли лишь пятнадцать грузовых парашютов. В тюках не оказалось ни медикаментов, ни бинтов. Зато было продовольствие и даже бочонок спирта. Пришлось собрать и старательно прокипятить старые бинты, нарезать полосы из парашютного шелка. Андрееву, который должен был в пути перевязывать раненого, выдали немного марганцовки и лишнюю флягу спирта.
III
Наконец все было готово.
Партизаны суетились вокруг уходивших ребят, помогали со сборами. Хотя собирать-то особенно было нечего: у каждого вещмешок за спиной, в руках автомат.
— Ну, товарищи, пора! — наконец сказал командир отряда, поднимаясь с бревна. — Я надеюсь, Борис Лаврентьевич, что поход будет удачным. Смотри, деревья уже почти в листве, они укроют вас.
Бажанов говорил успокоительные слова, а с лица его не сходила озабоченность. Галушкин молча кивал, глаза его казались спокойными, но стоило внимательно присмотреться, как можно было понять, что взволнован он не меньше нас.
Партизаны теснее окружили шестерку. Совали им кто сухарь, кто горсть табаку. Крепко жали руки.
— Пора, Борис Лаврентьевич, — снова сказал Бажанов, посмотрев на часы.
Он обнял Галушкина. Тепло простился командир отряда и с остальными членами группы. Потом подошел к носилкам. Раненый сжал челюсти, пот струился по его лицу. Видимо, он лучше всех представлял себе, каким изнурительным будет этот переход, если даже в спокойном состоянии невыносимая боль разрывала ему сердце. Командир улыбнулся, протянул пистолет.
— Возьми, Николай, в пути пригодится.
Николай побледнел, четче обрисовались его темные густые брови, прямой нос заострился. Он прижал пистолет к груди.
— Спасибо, товарищ командир.