— Главный бухгалтер, Загоруйко Лидия Александровна. Присаживайтесь, чем могу быть полезна? — официальным тоном закончила она, уловив во взгляде вошедшего удивление.
— Сергеев Яков Васильевич, прибыл в ваше распоряжение, работать бухгалтером.
Лицо Лидии Александровны моментально преобразилось.
— Вы из Москвы? Из наркомата?
— Нет, я бакинец, — сказал Сергеев и тяжело опустился на стул.
Да-а? — разочарованно протянула девушка.
Наступила небольшая пауза.
— Что нового в Баку? — поспешила Лидия Алексан- дровна заполнить брешь в разговоре. — Так приятно встретить человека, только что приехавшего с Родины. Я пробыла в Баку всего несколько часов по пути сюда полгода назад, но город успел мне понравиться.
— Баку хорошеет, благоустраивается.
Он считал, что такого ответа вполне достаточно. Не будешь же рассказывать, что с тех пор, как она была в Баку, недалеко от Сабунчинского вокзала возвели несколько красивых домов, что благоустроен городской парк и прочее и прочее. Ведь она не знает города.
— А я сразу узнала, что вы из Союза. Наши мужчины, как правило, приезжают в синих костюмах из бостона, — улыбнулась Лидия Александровна.
— Там, где экипируют, это самые приличные костюмы, — пробурчал Сергеев, окинув взглядом свою синюю тройку.
Разговора не получалось.
— Где вы остановились… Яков Васильевич?
— В гостинице «Надери».
— Я сегодня же представлю вас нашему завхозу. У него много знакомых среди местных, он найдет вам удобную квартиру. Вы один или с семьей?
— У меня нет семьи.
— На первое время для общей ориентировки вам придется ознакомиться с конъюнктурой местного рынка, с заключенными договорами. Просмотрите потом отчет за прошлый, 1939 год. Затем уже перейдете к конкретным вопросам, которыми придется заниматься вам.
Лидия Александровна довольно подробно объяснила, из чего будут складываться его обязанности. Сергеев с удовлетворением отметил, что дело Лидия Александровна знает отлично. Закончив, она встала из-за стола. Поднялся с места и Сергеев.
— Пойдемте, я представлю вас руководству представительства, а потом познакомлю с коллективом бухгалтерии.
Они вышли из кабинета.
II— Вот, Ганс, полюбуйся, до чего обнаглели местные писаки, — громоздкий длинноволосый блондин, уже переступивший сорокалетний рубеж, встал из-за журнального столика и протянул своему собеседнику иранскую газету.
— Макс, ты от волнения забыл даже, что я не читаю по-персидски.
— Давай прочту, — и Макс, как назвал его собеседник, германский посланник в Иране фон Эттель, стал медленно, с трудом, переводить газетную заметку на немецкий язык:
«Наша родина словно оккупирована немецкими войсками, переодетыми в штатское. Видит аллах, нет ни одной. отрасли политической и экономической жизни страны, где не сидели бы немецкие советники, консультанты. Вряд ли осталась хоть одна немецкая фирма, которая не имела бы у нас представительства со штатом, не уступающим своим главным конторам. Секрет полишинеля то, что большинство этих советников и доверенных фирм ведут здесь политическую работу, будоражат нашу жизнь…»
— Ну, хватит, — и фон Эттель со злостью смял газету и бросил ее в корзинку. — Ты понимаешь, Ганс, как мешает подобная писанина расширению нашего влияния в Иране.
Фон Эттель замолчал, задумчиво двигая по столу коробку с сигарами.
— Макс, ты позвал меня только для того, чтобы прочесть эту заметку?
— Я Начал с нее потому, что целый день нахожусь под впечатлением утреннего неприятного разговора в министерстве иностранных дел Ирана по поводу распущенности местной прессы. А полчаса тому назад получил неприятную радиограмму из Берлина. Винклер опять требует ускорить подготовку агентуры для вывода в Закавказье, Среднюю Азию. Это уже упрек тебе, Ганс.
Собеседник фон Эттеля, тучный старик лет шестидесяти с совершенно лысой головой, довольно проворно для его комплекции поднялся с низкого кресла и отошел к окну. Облокотившись на подоконник, он разразился гневной тирадой:
— Этот нажим генерала Винклера — результат личной неприязни ко мне. Говорят, он как-то за бутылкой шотландского виски сказал: «Старикашку фон Шёнгау- зена сотру в порошок». По милости Винклера я очутился в роли секретаря посольства в этой дыре.
— Но, Ганс, я думал — ты доволен, что работаешь со мной. Разве можно придавать значение должности, которая тебя прикрывает? Для меня ты — старый опытный разведчик, выполняющий очень важную миссию.
— Только наша дружба удерживает меня здесь, — проворчал Шёнгаузен.
— Ты мне никогда не рассказывал, что у вас произошло с Винклером.
— Он пытался подмять меня, сделать слепым исполнителем своих бредовых идей, а я дал ему понять, что он выскочка, солдафон и ни черта не понимает в разведывательном деле.
— Ты несносен. Зачем портить отношения с человеком, от которого в какой-то мере зависишь! К тому же, прости, но на правах друга скажу откровенно, ты не объективен. Винклер, конечно, недостаточно опытен, но не дурак. Думаю, все дело в том, что он занял должность, на которую претендовал ты.
— Безотносительно к этому он глуп как пробка. Подумай только, этот кретин взялся инструктировать меня, когда я ехал сюда. Он битый час весьма туманными намеками давал понять, что все наши операции завершатся походом на Восток. Как будто я не с ним вместе работал над одним из разделов плана Барбаросса. Зная, что я прекрасно ориентируюсь в нашей политике на Ближнем и Среднем Востоке, он нудно растолковывал мне, что основная цель — склонить Иран на военный союз с нами, а затем использовать его территорию для захвата Индии, иракской нефти и для военных действий против России. Особенно долго и путано он распространялся о том, как я должен организовать диверсии в Баку. Я не выдержал и дал ему понять, что не нуждаюсь в разъяснениях прописных истин.
— Лучше было бы промолчать. Он будет теперь все более и более требователен.
— Мы сделали достаточно. У нас уже есть школы с опытными инструкторами для подготовки агентуры, есть агентура. В ближайшие дни начнем ее переброску в Россию.
Да, но Винклер беспокоится о резиденте в Баку.
— Я представил кандидатуры из русских эмигрантов, но Винклер требует, чтобы это были советские люди, пользующиеся доверием у себя на родине. Что же мне — ехать в Россию и подбирать там человека?
— Ты не нрав, Ганс. Это можно сделать, не выезжая отсюда. Тебя не надо учить — как.
— Макс, ты просто сегодня не в духе. У меня в кабинете Геккерт. Пойду закончу с ним, а потом вернусь. Я тебя подробно проинформирую о наших перспективах, а потом, как всегда, сыграем партию на бильярде.
Сергеев свернул на Шахреза. Широкая асфальтовая полоса проспекта делила на два ряда каменные коробки домов, творчество архитекторов третьего рейха, наводнивших Иран. Видневшиеся позади купола мечетой, стройные минареты резко контрастировали с этими казенного вида строениями.
Время приближалось к полудню, солнце пекло немилосердно.
У магазина с зеленой вывеской, на которой красивой арабской вязью было написано, что торгуют здесь галантереей и что это заведение принадлежит купцу Мусе Амири, Сергеев остановился. Из магазина вышел невысокого роста иранец лет пятидесяти, полный, румяный, с большим мясистым носом. Редкие волосы, крашенные хной, отливали на солнце багрянцем.
— Агаи[3] Сергеев, очень рад. Дом, который мы должны посетить, — здесь недалеко, а это магазин моего двоюродного брата, — выпалил скороговоркой толстяк и поспешно увлек Якова Васильевича от магазина, словно боясь, что он зайдет туда.
— Очень благодарен, агаи Ходжа Али, за ваши хлопоты.
— Я много обязан господину Демидову. Раз он попросил помочь вам, я рад тем самым услужить и ему. — Ходжа Али начал распространяться о своем уважении к управляющему хозяйством представительства.
Сергеев вспомнил, что Демидов назвал Ходжа Али захудалым купчишкой и рассказал, как он подвизается среди иранских предпринимателей, имеющих дела с торгпредством. Ходжа Али выступал в роли посредника, но иногда и сам был непрочь приобрести небольшую партию товара. Он долго жил в Советском Союзе, имел в Баку в период нэпа контору по сбыту сухофруктов, импортируемых из Ирана. Был он очень ловок и предприимчив, отлично владел русским языком и слыл образованным человеком. Он действительно был довольно начитан. Хорошо знал поэзию Хайяма, Саади, Хафиза. На память цитировал большие отрывки из их произведений, помнил маасу пословиц, афэризмов. Сергеев улыбнулся, вспомнив, что Демидов, много читавший об Иране, рассказывая о Ходжа Али, даже привел на память слова дальнего родственника А. С. Пушкина — Ганнибала, долго жившего в Тегеране. Ганнибал писал: «Поэзия в Иране неразрывно связана с повседневной жизнью народа, слита с нею воедино, на каждый случай жизни у перса всегда готова любимая цитата. Существует некий цикл излюбленных персидским народом цитат. Они известны в стране каждому: повторяют их с любовью старики л юноши, бедняки и богачи, ученые мудрецы и погонщики верблюдов». По словам Демидова, Ходжа Али превосходил самых запасливых. Недаром он получил к своему имени приставку Ходжа, дававшуюся обычно потомкам халифов. Он никакого отношения к главам мусульманских государств не имел, тем не менее его называли Ходжа, видимо, потому, что начитанность на Востоке издавна считалась привилегией знатных.