Подошел Морозкин.
— Чего задержался, командир? Хозяйка поесть приготовила.
— Давай посоветуемся. — Ваупшасов объяснил, в чем дело.
Помолчали, прохаживаясь по опустевшей комнате.
— Ударим? — утвердительно спросил комиссар.
— Нельзя их упускать, товарищи. Сколько подлости сотворили, сколько еще сотворят, — подхватил усатый.
— Вот и ладно, — заключил Ваупшасов. — Отбери мне, комиссар, человек десять, когда отдохнут, скажем, в восемнадцать ноль-ноль, съездим, посмотрим, как полицаи гуляют. А ты, дядя, проводишь нас.
— Стоит ли самому-то? — усомнился Морозкин. — Давай я или поручи кому другому.
— Нет… Хочу сам наказать предателей. А пока перекусим, да и поспать немного не мешает. Кто знает, когда еще отдохнуть удастся.
Двухэтажный дом лесничества стоял на краю деревни, вплотную к густому бору. Бойцы во главе с Вауп-залегли, присмотрелись. шасовым подошли незаметно, На высоком крыльце клевал носом, что-то бормоча, сильно подвыпивший часовой Ваупшасов шепнул лежавшему рядом бойцу:
— Обойди кругом дома и отвлеки его с противоположной стороны.
Боец растворился в темноте. Через несколько минут у крыльца раздался протяжный скрип. Ваупшасов привстал, готовый к броску.
— Какой черт?! — громыхнул затвором часовой и перегнулся через перила. Командир был уже на крыльце за спиной часового, коротко размахнулся и точно ударил полицая в затылок рукоятью своего ТТ. Тот обмяк и повалился…
— Тяни его к бору, быстро!
За дверью играла гармонь и грохали по полу сапоги. Часовой от удара потерял сознание, пришлось долго растирать его лицо снегом. Наконец он очнулся, в глазах, сразу протрезвевших, были удивление и страх.
— Тихо, тихо, — Ваупшасов склонился к полицаю. — Сколько там твоих собутыльников?
— Ша-ша-шашнадцать, — зубы выбивали дробь.
— Женщины есть?
— Б-были д-днем, щ-щас од-дна, д-для главного.
— Не силой держите?
— Н-нет. В-все время с н-ним. Ваупшасов распрямился:
— Этого связать, пусть пока отдохнет. Дом окружить, чтобы ни один гад не ушел.
Когда бойцы заняли оборону, Ваупшасов неслышно взошел на крыльцо и загрохотал прикладом автомата в дверь. В доме сразу все стихло, кто-то подошел к двери:
— Кирюха, ты?
— Кирюха твой уже опохмеляется. — Ваупшасов отскочил в сторону и прижался к стене. — Вы окружены. Выходите поодиночке, оружие оставить в доме.
За дверью раздался выстрел, другой, пули прошили дверь. Через несколько секунд в окне рядом треснуло стекло, застучал пулемет. Ваушнасов, уже сбегая с крыльца и прыгая в снег, метнул навстречу вспышкам гранату. Громыхнул взрыв, в доме что-то обвалилось. Пулемет замолк, но тут же с левой стороны заговорил другой.
— Розум, полыхни-ка противотанковой, — крикнул командир.
Рослый парень приподнялся и во всю силу кинул в окно, откуда бил пулемет, гранату. Дом содрогнулся, осел, рухнул и мгновенно занялся пламенем.
Ваупшасов в свете бушующего огня зашагал к избам, где уже стояли разбуженные и испуганные люди.
— Не бойтесь, товарищи. Мы партизаны. Ведите в самую просторную избу, где поговорить можно.
— Расстрелять его, расстрелять, — требовали набившиеся в избу крестьяне.
Посередине стоял на коленях и часто моргал опухшими глазами полицай-часовой.
— Л-люди, д-добрые люди, — молил он, не находя других слов.
— Говорите, расстрелять, а за что? — спросил Ваупшасов. — Может, он ничего черного не успел сделать.
— Как же, не успел. Нюшку с нашей улицы снасильничал, — перебивали друг друга сельчане. — А лейтенанта кто выдал? По его доносу замучили фашисты совсем молоденького. Все искал парень своих.
— Товарищ командир, — боец протянул маленькую тетрадку. — У него взяли, подвиги свои, гад, чтобы не забыть, записывал.
Ваупшасов подошел к лампе, раскрыл тетрадку наугад, прочел: «В воскресенье был у гера Г., получил. 50 м. за девок»; «Партизан били плетьми, пытали огнем. Всех в яру под С.» Дальше читать не стал.
— Отведите, и подальше…
Когда вывели предателя, присел к столу:
— А теперь, дорогие товарищи, послушайте, что произошло под Москвой. Да вы рассаживайтесь, кому места хватит. Расскажу о нашей великой победе…
Так начался поход отряда С.А. Ваупшасова к Минску, поход мужественных людей, воспитанных на идеях самопожертвования, исполнения до конца своего долга перед Родиной. Преодолели без малого тысячу километров. И ведь пробирались не налегке — на спине у каждого было по тридцать-сорок килограммов груза. Хороших дорог всячески избегали. Шли по грязи и хляби, через разливы рек, топкие болота. Самыми надежными и верными друзьями для «градовцев» были густые, почти непроходимые леса. Великой благодатью считали бойцы зайти в такую глушь и даль, где можно было, не боясь немецких карательных засад, разжечь костер, обсушиться.