Локкарт оставался в своем «кремлевском заточении», как это он любил записывать в свой «тюремный дневник». С формальной точки зрения, делю клонилось к суду над дипломатом. Казалось, ничто не может спасти главного заговорщика от открытого суда, от смертной казни. Но Петерс со своей проницательностью не разделял такие мнения, хотя никому и не говорил о своих сомнениях. Да и строго говоря, Петерс свое делю сделал — консул может в любой день быть предан суду; дать несколько конвойных, и Локкарт предстанет перед революционным правосудием. Была, однако, своя сложность — Локкарт был дипломатом, в Англии продолжат держать в тюрьме М.М. Литвинова. Как обернется судьба Максима Максимовича, если что-то случится с Локкартом?
…Этот разговор произошел в одну из последних встреч Петерса с консулом. Петерс пришел с пакетом, простым свертком. Локкарт слегка покосился на сверток, ибо Петерса видел обычно с пустыми руками, свободными, чтобы, как считай Локкарт, в любой момент схватиться за наган.
— Зашел к вам узнать, господин Локкарт, — обратился к консулу Петерс, — нет ли у вас каких-либо просьб, жалоб. Мы готовы содействовать вам, что в наших силах.
— Спасибо. Вы очень внимательны. Действительно, если имеется возможность, хотелось бы изменить меню…
— Улучшить питание — дело наиболее трудное. Рабочие Москвы и Петрограда неделями не получают восьмую фунта революцией им назначенного хлеба. Мои люди питаются тоже не лучше. На Лубянке у нас вообще перевелись мыши.
Я могу вас понять, — вздохнул Локкарт, — и тех кто не получают хлеба. Однако сделайте для меня хотя бы минимум — не держите меня в невыносимых условиях. Жестоких… Я пребываю в комнатах, где до меня находился господин Белецкий и откуда ваши люди повели его на расстрел… Даже из газет вашего направления я узнаю, что таких несчастных, как Белецкий вы уничтожаете десятками и называете все это красным террором. Помните, на первом допросе я вам сказал, гражданин Петерс, что господа чекисты — мастера насилия, но далеко не мастера своего дела. Ваш красный террор не имеет ничего общего с человечностью, гуманизмом. Какое же общество вы хотите построить? Я с ужасом смотрю в будущее России…
— Не собирался дискутировать с вами о гуманизму — серьезно проговорил Петерс. — Здесь мы расходимся полностью. Террор большевики всегда осуждали, и не они изобрели гильотину, и у них нет ничего подобного Тауэру, к виселицам которого Англия «на законном основании» приводит всех неугодных, называя их преступниками. Я вам рассказывал, что был свидетелем казни лорда Кейсмента. У нас нет линчевания — этого изобретения «американской демократии». Большевики, когда они взяли власть, проявили удивительную мягкость, снисходительность даже к тем, кто им желал погибели, кто был уличен в преступлениях против власти Советов. Я тогда так же был настроен, как все, и не мыслил, что в новой России придется вводить смертную казнь, за которую так ухватился Керенский и которая была отменена Вторым Всероссийским съездом Советов. Мы, большевики, еще вчера смотрели на мир через розовые очки, полагая, что снисходительность и есть гуманизм, человечность. Нас проучили… Схваченный на месте преступления генерал Мельников дал нам письменное обязательство («честное слово»!) больше не выступать с оружием против Советской власти. Его освободили. Был освобожден под «генеральское слово» и другой генерал, Краснов. А где они теперь? Воюют против нас! Словно и не было их «честных обязательств». Расскажу вам об одном «секрете» ВЧК. С ее созданием в течение нескольких месяцев мы в своей среде обсуждали вопрос о смертной казни и твердо отклонили ее как средство борьбы с врагами. Бандитизм же в Петрограде рос ужасно. Мы арестовали князя Эболи, этого «короля бандитов». В итоге решили, что применение смертной казни неизбежно, и расстрел Эболи был произведем по единогласному решению. А потом против Советской власти двинулись белые генералы, «союзники», они стали уничтожать рабочих и крестьян, начались взрывы и убийства. Нас свои же товарищи стали обвинять в «расхлябанности пролетарской диктатуры». Я располагаю достаточно точными данными о числе расстрелянных так называемых «честных людей» России. За первое полугодие восемнадцатого года мы поставили к стенке двадцать два контрреволюционера — все они были схвачены на месте преступления с оружием в руках. В июле события стали нарастать… В двадцати двух губерниях России за один месяц было совершено четыреста четырнадцать террористических актов против учреждений власти, их представителей. В августе, помнятся мне, около трехсот пятидесяти, а вот в сентябре, в еще не закончившемся месяце, мы их учли уже более пяти тысяч… Кульминацией была попытка убить нашего вождя товарища Ленина…