К этому времени он, казалось, совсем успокоился. Что ж, он вправе был рассчитывать, что время работает на него, что человеческая память стареет и уже никто не помнит о нем и не ищет его.
Строганов оказался не очень разговорчивым человеком и никак не мог вспомнить, что он говорил о перипетиях своей судьбы в 1957 году. Когда мы спросили, был ли он в лагере военнопленных в деревне Выра, Строганов долго молчал, гадая, какое из зол меньшее. Наконец решился и с напряжением сказал: «Был».
Да, видно, только сейчас Строганов понял, что о его старой биографии нам кое-что известно, и лучше уж самому внести в нее «уточнения».
И неожиданно на вопрос: «Вы бывали в поселке Дружная Горка?» — ответил:
— Я хочу заявить, что служил в карательном отряде, которым командовал Берг — Иванов. Я назвался тогда «графом», зная, что в царской России были такие. Надеялся получить от оккупантов какие-нибудь блага, но, кроме почитания от других карателей, ничего не добился. Фашисты, конечно, знали, что никакой я не граф, но эту ложь поощряли, так как сами имели от этого какую-то выгоду…
Беседа со Строгановым продолжалась долго. Нервное напряжение не отпускало ни нас, ни его. Строганов устал и попросил разрешения отдохнуть. Мы расстались до утра следующего дня. Но утром, выйдя из гостиницы, он исчез. Несколько дней продолжался его поиск. Через неделю он был задержан в электропоезде на станции Чудово и доставлен в управление КГБ.
Во время первой беседы после задержания он прямо заявил, что после встречи с ленинградскими чекистами понял, что о нем знают если не все, то очень многое, вот и решил бежать при первом удобном случае. Такая возможность появилась на следующий день. Вначале он думал сразу же выехать из Ленинграда, но побоялся появиться на вокзале. Шесть дней он скрывался на лестницах и в подворотнях домов. А когда все-таки попытался выехать, его задержали.
Теперь, когда попытка уйти от ответственности окончилась неудачей, Строганов перестал ловчить, путать и врать. При создавшемся положении он увидел безнадежность придерживаться оправдательной версии.
Он рассказал, что в июле 1942 года лично расстрелял в деревне Селище Новгородского района задержанного советского гражданина. А в конце того же месяца в деревне Вашково, на огороде за домами, участвовал в расстреле группы советских партизан, командиром которой был Носов. При этом, как указал Строганов, он лично расстрелял высокого, крупного мужчину, который назвался сыном священника. Это был старшина отряда В. В. Пылаев, он действительно был сыном дьякона.
Строгановым были совершены и другие тяжкие преступления: он участвовал еще в одной казни советского патриота, избивал при допросах арестованных, вылавливал партизан и разведчиков, командовал отделением, а затем группой карателей.
Мы слушали его и думали: вот открылась еще одна страница уже далекой от нас Великой Отечественной войны. В поисках предателя удалось восстановить историю борьбы и гибели славных советских патриотов. Подвиг совершали миллионы, предательство — одиночки, и предатель Строганов уже не интересовал нас. Теперь его ждал суд.
Война явилась тяжелым испытанием для нашей страны и в то же время проверкой на гражданскую зрелость каждого советского человека в отдельности. Нашлись и такие, как Строганов и ему подобные, которые не выдержали испытания войной и ради своих шкурнических интересов предали Родину, изменили гражданскому и воинскому долгу, перешли на сторону врага и стали вести борьбу против своего же народа.
Только на таких подонков и рассчитывало гитлеровское военное командование, которое, встретив решительное сопротивление советского народа на оккупированной территории, стало создавать специальные карательные формирования для борьбы с патриотическим движением населения в тылу своих войск.
Однако ставка нацистов на подонков и разного рода отщепенцев потерпела полный крах.
Судьбу Родины решали миллионы советских патриотов, по велению совести, по зову сердца вставшие в ряды партизанских отрядов, чтобы вести беспощадную борьбу с немецко-фашистскими захватчиками.
В боях с врагами погибло немало советских патриотов, не пожалевших жизни во имя победы. Память о павших священна. И поэтому в солнечный мартовский день 1970 года на заводе «Пролетарий», откуда партизаны отряда Носова уходили в бой, состоялась торжественно-траурная церемония. Прозвучал воинский салют, и под звуки траурного марша останки погибших были опущены в братскую могилу.
Вот их имена: Павел Петрович Носов, Василий Васильевич Пылаев, Петр Владимирович Груздев, Александр Николаевич Петров, Алексей Павлович Иванов, Василий Александрович Харин, Иван Павлович Николаев, Николай Петрович Зеликов, Василий Александрович Антонов, Николай Маркелович Кипятков, Сергей Сергеевич Чесноков, Леонид Петрович Кириллов.
Сегодня партизанский командир и его товарищи уже не без вести пропавшие. Они поднялись из небытия, и память о них сохранится в народе вечно, а имена предателей уйдут в небытие…
Аскольд Шейкин
ПЕРСОНА НОН ГРАТА
Эти два пассажира вышли из вагона поезда не первыми, но и не последними. Одетые без каких-либо претензий: костюм, белая рубашка, галстук, мягкая шляпа, плащ (на одном светло-коричневый, на другом — синий), и с самым простым багажом (у одного — большой портфель светлой кожи, у другого — дорожная сумка), они не привлекли ничьего внимания.
Первым ступил на перрон мужчина с портфелем. Он слегка улыбался, как бы спрашивая: «Это встречают нас? — и заранее благодарил: — О, спасибо! Спасибо!»
Впрочем, не более трех-четырех секунд смотрел он на встречавших. С прежней приветливой улыбкой перевел глаза влево, в хвост поезда, а затем повернулся к своему спутнику и слегка развел руки. «Увы, нас не встречают», — говорил этот жест. Спутник его, соглашаясь, кивнул.
Выйдя из вокзала, они застыли как зачарованные. Слева и справа высились здания, а прямо — за круглым сквером — многоцветной рекой начинался Невский проспект. Фонари и неоновые вывески, как в зеркалах, отражались на мокром асфальте мостовой. Вздымая фонтанчики брызг, с легким шорохом проносились автомашины. Осенний Ленинград встречал гостей теплым, мелким дождем.
Минуту или две приезжие любовались площадью и лишь потом уверенно направились влево, на Лиговский проспект, к стоянке такси.
…В ресторане было людно. Однако им удалось отыскать незанятый столик. Он стоял очень удобно — в углу, у окна, так что виден был весь зал.
За ближайшим столиком слева расположилась веселая, видимо, студенческая, компания: две девушки — черноглазые и смуглые от южного загара и два парня. За столиком справа были только пожилые мужчины.
Подошел официант.
Они позволили себе слегка выпить — очень умеренно: на двоих сто пятьдесят граммов водки, поужинали. Между собой они почти не разговаривали и, казалось, просто наслаждались покоем, поглядывая в зал. Парни и девушки за столиком слева были хорошо одеты, красивы, веселы. Разговаривали негромко. И так же негромко смеялись.
Выйдя на несколько минут и возвращаясь на свое место, один из приезжих вдруг встретился глазами с девушкой, сидевшей ближе к нему. За столиком, кроме нее, никого не было, и взгляд ее откровенно приглашал начать знакомство. Он невольно улыбнулся в ответ. Но тотчас же потер лоб, словно у него вдруг заболела голова, и прошел к своему столику. Вскоре они покинули ресторан. Утром они вышли из гостиницы около девяти часов. Начинался воскресный день, и на улицах было еще пустынно. Дворники сметали в люки последние лужи, оставшиеся после ночного дождя. Косые тени домов угловатыми крыльями пересекали мостовые.
С видимым удовольствием вдыхая утренний воздух, приезжие шли неторопливо, доверчиво улыбаясь каждому встречному, останавливаясь у витрин, оборачиваясь, чтобы проводить долгим взглядом красивых женщин.
Такси они взяли лишь отойдя четыре или пять кварталов от гостиницы и не на стоянке, а возле какого-то дома. Машина только что подвезла старика с двумя мальчиками, видимо, деда с внучатами. Приезжие задержали эту машину.
— На Васильевский остров, пожалуйста, — сказал шоферу мужчина в светлом плаще. — К набережной Макарова.