Хрустнули под ногами сухие ветки, скрылись, помахав на прощание, разведчики, проснулись и стали славить на все голоса хороший день невидимые птицы. Ваупшасов прислонился к дереву и вдруг… неведомая сила бросила его к земле; согнувшись дугою, он хотел сесть, но упал лицом в росную траву. Долго лежал, не в силах пошевельнуться. Наконец приподнял голову, увидел блесткую росинку на траве, дотянулся до нее, смочил губы. «Встать, немедленно встать!» — приказал себе, но спина, будто в цепком зажиме клещей, не разгибалась. Тогда он перевернулся, медленно сделал несколько движений вверх-вниз и, цепляясь за жесткую кору березы, кое-как встал на ноги. Нестерпимая боль разлилась по всей пояснице. Ваупшасов беспокойно огляделся: не видел ли кто? Лагерь еще спал, лишь сероватым столбиком поднимался в синее небо дымок над кухней. «Слава богу, — он не решался отойти от дерева, — обошлось и на этот раз. Хорош я был бы командир, если б кто увидел меня сейчас». Ваупшасов постоял еще с пяток минут, приходя в себя, шагнул раз-другой и, постепенно распрямляясь, пошел к лагерю.
— Стасин, что на завтрак? — как можно веселее крикнул он в открытое окно кухни.
— Баранина, товарищ командир, — отчеканил повар. «Молодцы, черти!» Ваупшасов вспомнил, что вчера трое бойцов под самым носом у немцев угнали и привели в лагерь целую отару овец. Войдя к себе, командир присел к столу из тесовых досок, вырвал лист из ученической тетрадки и написал: «Приказ № 25. За пригон овец в отряд в количестве 100 шт. из Будо-Гресского гарнизона противника бойцам оперативного взвода тт. Каляде Василию, Дудкину Евгению и Денисовичу Николаю объявляю благодарность. Командир отряда Градов».
Когда вешал приказ на доску, рядом со сводками Сов-информбюро, сзади неожиданно раздался знакомый голос:
— Для продолжения службы прибыл, товарищ командир!
Ваупшасов оглянулся. Перед ним стоял Добрицгофер — улыбка во весь рот, ладонь под козырек.
— Карл Антонович! — Ваупшасов обнял переводчика, тот не остался в долгу, обхватил ручищами командира. Ваупшасова пронзила боль, он невольно вскрикнул,
— Что, ранен? — испугался Добрицгофер.
— С чего ты взял? Давай рассказывай.
— Жив, здоров. — Они устроились на бревне. — Лесник как о родном заботился, прямо санаторные условия создал. Два дня назад является Мацкевич с группой. Говорит: хватит, Карл Антонович, подушку давить, пора и за дело приниматься. Добрались без приключений.
— А где ребята, почему не доложились?
— Решили, что отдыхаете еще, пошли к повару. Последние сутки, честно говоря, крошки во рту не было.
— Давай-ка и ты, Карл Антонович, на кухню, а потом сразу ко мне, вовремя вернулся. Будем заниматься Минском.
В архивах сохранилось рукописное донесение Ваупшасова о том, что представляла в те дни столица Белоруссии. Вот оно. «Минск превращен оккупантами в военно-административный и политический опорный пункт центральной армейской группировки гитлеровских войск. В Минске постоянно находится военный гарнизон, насчитывающий до пяти тысяч немецких солдат и офицеров. Здесь сосредоточены армейские резервы, сюда отводятся потрепанные на фронте части для пополнения и переформирования. В городе располагаются: штаб корпуса охраны тыла группы войск „Центр“, штаб карательного корпуса СС, управление войск СД, армейские и авиационные соединения, большая часть госпиталей. В сохранившихся крупных зданиях размещаются генеральный комиссариат Белоруссии во главе со ставленником Гитлера — гауляйтером Вильгельмом фон Кубе, созданный для управления оккупированной территорией Белоруссии и опирающийся на чудовищно большой аппарат гестапо, СД и полиции. Отделы последней размещены в бывшем доме Верховного Суда БССР. Полиция производит массовые обыски, грабит население, отбирая золото и ценные вещи. Рабочий день на предприятиях -10 часов. Рабочие получают 100 г. хлеба в день низкого качества. Промтоварных магазинов в городе нет, за исключением нескольких частных лавочек, торгующих красками и галантереей, и комиссионного магазина, торгующего награбленными у населения вещами. Основная масса населения голодает. На почве голода зимой свирепствовал тиф. Кино и театры не работают. На окраинах города полиция ежедневно устраивает облавы на молодежь мужского пола, задержанных отправляют в Германию. Для жителей от 15 до 35 лет введено обязательное донорство. Передвижение по улицам разрешается только в строго установленное время и по специальным пропускам… За неявку на регистрацию в гестапо — расстрел, за нежелание работать на немцев — расстрел. За появление на улице с наступлением темноты — расстрел».
…Разведчики, посланные в Минск, вернулись через неделю. Сходили не зря. Собрали много полезных сведений о режиме в городе, о воинских частях гарнизона, а главное — связались с верными и надежными людьми на предприятиях и в учреждениях Минска.
— Люди рвутся в бой, — докладывал Воронков. — Просят помощи. Нуждаются в оружии, ждут от нас гранаты, взрывчатку. Я лично познакомился с братьями Сенько, Владимиром и Константином. Это смелые, отчаянные ребята. На свой страх и риск охотятся за немецкими офицерами, выслеживают и уничтожают их в парках, на пустынных улицах. Действуют самодельным холодным оружием. Просили снабдить их пистолетами и гранатами. Предостерег их от излишнего риска и горячности. Один из них имеет возможность устроиться шофером продовольственной базы с правом выезда за город. Так у нас может появиться машина для…
— … Кстати, — включился в разговор Романов, — такой машиной мы, можно сказать, уже располагаем. Меня свели с шофером городской управы Михаилом Ивановым. Парень под стать братьям Сенько. Берется выполнить любое поручение. Предложил вывезти меня из города через пропускной пункт, где его знают и обычно не останавливают. Думаю, что он сможет доставлять из лагеря в город взрывчатку.
— В городской управе есть и другой наш человек, — вновь заговорил Воронков. — Человек этот Кузьма Лаврентьевич Матузов. Был на фронте, тяжело раненным попал в плен. В управе пользуется доверием, имеет доступ к секретным документам. Часть из них передал нам. — Воронков открыл планшетку и вынул стопку документов, на печатях — орлы со свастикой в когтях. — Тут образцы всяких пропусков, удостоверений и несколько приглашений на банкет в столовую СД по случаю какого-то торжества. По идее, на этом банкете должен быть и Кубе.
Ваупшасов принял бумаги, полистал, разглядывая, и вдруг резко поднял голову:
— А нельзя ли нам туда попасть в качестве, ну, скажем, пиротехников? Могли бы устроить хороший фейерверк.
Настя не выдержала, вскрикнула с детской непосредственностью:
— Вот было бы здорово! Запомнили бы фашисты! Поднялся Гуринович.
— Разрешите, товарищ командир, по этому пункту доложить мне. Я занимался двумя объектами: столовой СД и аэродромом. В столовой работают официантками Капитолина Гурьева и Ульяна Козлова. К встрече со мной отнеслись настороженно. Не сразу пошли на откровенный разговор. А когда поверили, заявили, что согласны поджечь или взорвать заведение, где, по их словам, фашисты напиваются так, что их, как снопы, вязать можно. Я прямо спросил, могут ли девчата поставить мину где-нибудь в подходящем месте. Ответили: могут, да не знают, как с ней обращаться. Обещал научить. То же самое готовы сделать и ждут нашей помощи уборщицы общежития летчиков Зоя Василевская и Александра Никитина. На вопрос, не побоятся ли пронести и поставить мину, ответили просто: «Боязно, конечно. Но война есть война. Пусть и наша доля будет в истреблении извергов».
Ваупшасов слушал разведчиков, а сам думал, глядя на них. Какие все ж они замечательные люди! Сколько в них мужества и отваги! Рассказывают так, будто вернулись из гостей. А ведь побывали в самой пасти врага, любой шаг мог быть последним. Но ни слова о том, как было трудно, опасно, страшно. И среди них нежная девчоночка — сидит, молчит, глядит широко распахнутыми глазами, и в них столько света, открытости, доверчивости. И захотелось вдруг командиру подняться, собрать их всех под руку, как под крыло, прижать к сердцу и сказать что-то дружески теплое, отечески ласковое…