Шеренги дрогнули и точно выполнили команду.
— Товарищ Сорока! — Из группы сопровождавших Ваупшасова отделился бравый, чубатый партизан. — Забирай бойцов в свой отряд. По прибытии в лагерь приготовиться к приему партизанской присяги.
…Ульяна и Капитолина с трудом подняли пальму, стоявшую на перевернутой кадке, и опустили на пол. Потом приподняли кадку и, оглядываясь, с замиранием сердца уложили под нее тол, мину со взрывателем, установленным на восемь часов вечера. Пальму тяжело было снять, еще тяжелей поднять. Девушки напрягли все силы, но сбитый из досок конусообразный ящик с землей будто прирос к полу.
— Ну, Капонька, милая. Главное же сделали. Давай еще раз. Поднимем на коленки, а потом уж как-нибудь…
И снова вцепились в ящик девичьи руки. Водрузив в конце концов пальму на место, включили в зале свет и, тихо что-то напевая, начали уборку — снимали со столов запитые и запятнанные скатерти, встряхивали и расстилали накрахмаленные и белоснежные. Вскоре Ульяну отправили домой, а Капитолине велели остаться.
Часа в четыре дня в столовую явились с десяток эсэсовцев. Осмотрели весь зал, кухню, кладовки, буфеты, шкафы. Заглядывали под каждый стол и стул, открывали и проверяли все печи. Двое подошли к пальме. Капитолина стояла у дверей ни жива ни мертва: «Сейчас, сволочи, снимут пальму, опрокинут кадку, и всему конец». Нет, эсэсовцы прощупали железным шестом землю в ящике до самого дна и отошли…
К семи вечера стали съезжаться гости. Генералы, полковники, офицеры в чинах не ниже капитанского. Просторный зал, освещенный люстрами, сверкал и сдержанно шумел от разговоров не разошедшихся еще под винными парами офицеров. И по тому, что никто не прикасался к рюмкам и фужерам, и по тому, что гул в столовой был ровный, спокойный, можно было догадаться, что ожидается приезд самого высокого начальства. Ровно в половине восьмого тучный генерал за главным столом постучал вилкой по фужеру и в наступившей тишине начал что-то говорить.
Капитолина незаметно выскользнула в коридор, накинула на плечи платок и вышла черным ходом, прихватив на всякий случай ведро с мусором. За углом стояла с открытой дверцей машина. Девушка юркнула в нее.
— Кубе там? — спросил шофер-подпольщик Иванов.
— Нет.
— Жаль, — машина сорвалась с места.
У дома Капитолины ее поджидали мать и сестренки с небольшими узелками в руках.
— Садитесь скорей, — Капитолина крепко прижала к себе девочек.
— Держитесь, родненькие, — бросил Иванов и покатил к городской окраине.
Около восьми вечера Иванов и Капитолина, выйдя из машины, стояли на пустынном шоссе, всматриваясь в темноту, в сторону Минска. Ровно в двадцать ноль-ноль издали донесся глухой, но мощный раскат, словно ударил гром, вспыхнуло и охватило ночное небо яркое пламя. Иванов рывком обхватил Капитолину, поцеловал, а она уткнулась лицом в его грудь и заплакала, вздрагивая всем телом…
Взрыв в столовой СД, в результате которого нашли свою смерть десятки фашистских офицеров и генералов, стал первым в ряду дерзких диверсий, осуществленных партизанами Ваупшасова в Минске. Вслед за тем на вагоноремонтном заводе были взорваны механический цех с дорогостоящими станками и котельная. Сожжен интернат и столовая для летчиков, при этом было уничтожено 40 и ранено около 30 оккупантов. Взорвались в воздухе два транспортных самолета с армейскими чинами на борту. Взлетели на воздух два склада боеприпасов. С помощью магнитных мин уничтожено было шесть бензоцистерн, пять паровозов в депо, двадцать автомашин в гаражах… На стенах Минска появились плакаты: оккупанты сулили 200 тысяч рублей тому, кто «укажет бандитов».
…Стоял тихий и теплый вечер. Стучал и стучал на высокой сосне красноперый дятел. Трава зеленая, но уже не такая сочная. Деревья нехотя роняли пожелтевшие листья. Вдоль лесной тропинки алели переспевшие ягоды земляники. Ваупшасов пригласил Меньшикова пройтись по лесу.
Вот уже полтора года мы с тобой, Дмитрий Александрович, обитаем в этих лесах, — заговорил Ваупшасов. — А что сделали? Сказать откровенно, не очень доволен я результатами, могли бы сделать гораздо больше.
— Не согласен, Станислав Алексеевич, не с тем, что можно сделать больше, а с тем, что сделали мало. Посудите сами. Наш отряд возрос больше, чем в десять раз. Разве это можно сбрасывать со счетов? Из отрядов, с которыми установили связь и которые создали вновь, можно уже сейчас скомплектовать одну, а то и две полноценные бригады. Что, скажете, не так? Мы отразили не менее двадцати атак карателей. Были настоящие сражения. И мы не дали себя разбить. Далее, помогли подпольному обкому партии внести в партизанское движение больше организованности, взаимодействия, дисциплины, порядка. Скольким бойцам Красной Армии, что были в окружении, помогли, можно сказать, вернуться в строй! Неужели вы забыли, как они этому радовались? И наконец самое главное: мы установили связь с городским подпольем. А что сделали там конкретно, вы знаете не хуже меня. Кроме того, рельсовая война, собрания в деревнях, а…
— Погоди, погоди, — рассмеялся Ваупшасов, что сним редко бывало. — Тебя послушать, так мы вродемолодцы?
— Молодцы не молодцы, а хлеб едим не даром.
— Хлеб, говоришь? Может, и так. Не даром. А в одном деле определенно даром.
— Догадываюсь.
— А раз догадываешься, то попробуй и тут позагибать пальцы. Не на плюсы, а на минусы. Пять дней наши косари косили траву вокруг дачи Кубе. Копен наставили много, а его ни разу не видели. Неделю лежали в канавах вдоль дороги, по которой он ездит за город. Так и не появился. Взрыв на вокзале. Убиты офицеры, а его среди них нет. Мина в машине. Машина взорвалась до того, как он сел в нее. Мина на дороге. Не доехал трех километров, вернулся. Он что, заговоренный? Нам с тобой по шапке надо дать за все эти промахи, если так можно их называть. Что с Евгением?
— Ищет подходы.
— Что с библиотекаршей?
— Я докладывал вам. Девушка настроена правильно. Имеет доступ в кабинет.
— Завтра пойду сам в город. Меньшиков остановился как вкопанный:
— Не разрешу. Подниму весь отряд. Разведка — мое дело, а не ваше.
— Смотри, какой ершистый!.. Успокойся, Дмитрий Александрович. Я не хотел тебя в чем-то упрекать. Уверен, что придавим «кабана».
— Разрешите мне завтра отправиться в Минск. Не вернусь до тех пор…
— Через неделю неожиданно вернулся. Худой, мрачный, со злобинкой в глазах. Кажется, никогда его не видел таким Ваупшасов.
— Что, опять осечка?
— Евгений погиб.
— Евгений? — Ваупшасов живо представил себе этого человека с резкими движениями, вздрагивающей щекой, не знавшего, как доказать свою готовность искупить вину перед народом. — При каких обстоятельствах?
— Не вытерпел. Пришел в генкомиссариат с просьбой пропустить по важному делу. Не вышло. Явился на другой день. Сумел проникнуть внутрь здания. Почти добрался до дверей кабинета Кубе. Был замечен, окружен. На приказ сдать оружие стал стрелять. Убил двух офицеров, застрелился сам.
— Жаль Евгения, — сказал Ваупшасов. — Теперь вся надежда на библиотекаршу. Уверен в ней?
— Да, — твердо сказал Меньшиков. — Нина сделает свое дело. Маломагнитку и брусок тола пронесла еще до этого случая. В восемь ноль-ноль двадцать третьего сентября, то есть завтра, должна вложить заряд в кресло Кубе.
— Ну, брат, сна у нас с тобой сегодня не будет. Меньшиков задумчиво походил по землянке и остановился перед командиром.
— Не получится, Станислав Алексеевич, будем штурмовать комиссариат. Все изучу, все учту, все трижды выверю и брошусь. Отберу самых яростных. Где хитростью, где силой сомнем, ворвемся, забросаем гранатами. Дотла, до пыли разнесем логово. Только разрешите.
— Что ж, — задумчиво сказал Ваупшасов, — если дело дойдет до этого, то и меня возьмешь с собой. Подумать только! Что не под силу нам, испытанным бойцам, может сделать одна-единственная слабенькая девушка. Удачи ей и славы!