Ксенофонтов часто выступал в печати по проблемам социального обеспечения. В 1925 году он опубликовал брошюру «Состояние и развитие социального обеспечения в РСФСР», две статьи в журнале «Взаимопомощь». В газете с таким же названием было напечатано несколько речей Ксенофонтова, его бесед с корреспондентами. Он написал большую программную статью для вновь организованного журнала «Вопросы социального обеспечения».
Еще во время работы в Управлении делами ЦК у Ксенофонтова появились признаки болезни, которая потом привела к трагическому концу. Он с трудом мог принимать пищу: беспокоила боль в желудке и пищеводе. Никто из товарищей по работе не знал о недуге. О нем было известно лишь жене, Ирине Филипповне.
В конце 1925 года болезнь резко обострилась. Однажды, во время работы XIV съезда партии, по пути из Кремля домой, в гостиницу «Националь», Ксенофонтову стало плохо. С трудом дошел до квартиры. Ирина Филипповна вызвала доктора. В тот же день Ивана Ксенофонтовича поместили в больницу.9 февраля 1926 года Ксенофонтов вышел из больницы и сразу же включился в активную работу. Он провел заседание коллегии НКСО, составил докладную записку в ЦК ВКП(б) о положении дел в наркомате, принял участие в подготовке законодательных актов и инструкций по социальному обеспечению. Начал работать над статьей «Назревший вопрос», посвященной пенсионному обеспечению и трудоустройству инвалидов.
2 марта Иван Ксенофонтович почувствовал себя совсем плохо. Язва желудка обострилась. Его снова положили в больницу, сделали операцию, но она не помогла. Болезнь продолжала прогрессировать. Силы таяли с каждым днем. Ирина Филипповна часто навещала Ивана Ксенофонтовича. Он подробно расспрашивал о семье, о здоровье сыновей — десятилетнего Коли и двухлетнего Бориса.
Ребята чувствуют себя хорошо, — сообщала жена, — Боря непоседа, за ним нужен глаз да глаз. Бегает по квартире, тащит все в рот, вечно в синяках — то об один угол ударится, то о другой. Деньги, правда, почти кончились, но вчера приходили из наркомата, интересовались, как я живу, не требуется ли помощь. Я честно сказала им, что мы два месяца не платили за квартиру, задолжали шестьдесят четыре рубля. Обещали дать ссуду.
— Никоим образом не бери, — разволновался Иван Ксенофонтович. — Завтра же сходи в наркомат и откажись от денег. Выйду из больницы, напечатаю пару статей, и расплатимся с долгом. Обязательно зайди в наркомат, — повторил он.
Ксенофонтов не знал, что дни его сочтены.
23 марта в 8 часов утра Иван Ксенофонтович скончался. Похороны состоялись через два дня. Тысячи людей провожали И.К. Ксенофонтова в последний путь.
…На Новодевичьем кладбище стоит гранитная стела. Золотыми буквами на ней начертано:
Ксенофонтов прожил недолгую, но яркую жизнь. Вся она была отдана революции, победе социализма.
ВАЛЕНТИН ШТЕЙНБЕРГ
ЯКОВ ХРИСТОФОРОВИЧ ПЕТЕРС
…Революция 1905 года, которая захватила его двадцатилетним парнем, обернулась неожиданным поражением. Погибали товарищи, ломались судьбы. Он на время укрылся в Англии в приниженном бытии эмигранта.
Англия терпела его. Россия, куда он вернулся в 1917 году, создала ему имя, сделала его настоящим революционером, сильным и благородным.
Яков Петерс…
На старых картах можно найти Бринкенскую волость, втиснутую южнее городка Кулдиги (Газенпотский уезд Курляндской губернии), — здесь Петерс родился. Из затерянного неладной судьбой уголка Латвии вышел человек, который высоко чтил заветы предков, обязательные длякаждого: куда бы ни ушел человек из отчего дома, он должен вернуться. Но во времена Петерса взбудораженный мир людской весь переиначился: Петерс не вернулся, он ввязался в такую битву, для которой одной жизни оказалось мало.
…В селении Никраце, на месте бывшей волости, заложили камень, освященный памятью выдающегося человека. В самой Кулдиге, которую теперь и не узнать, протянулась улица имени Екаба Петерса… [2]
Из детства мало что запомнилось: «С восьми лет я должен был искать себе пропитание и стал пасти скот у соседей-хуторян». Философия жизни в деревне была проста: если нет своей скотины, иди нанимайся к хозяевам. Родители Екаба явились на свет батраками, батраками и остались.
Екаб учится в министерском училище, там же, в Бринкенской волости. «Министерское» звучит громко, школа, однако, двухклассная, а учеба растянулась на четыре года. Опять та же жестокая необходимость зарабатывать кусок хлеба. Есть хотелось каждый день.
Три года Екаб батрачил в баронских имениях. Осознанный мир юноши становился шире; Екаб все более осознает то, к чему тянулись все обездоленные. Он вспомнит потом: «Уже в школе я стал интересоваться борьбой против помещиков, но никакого представления о социалистах и социал-демократии у меня не было».
Парни из Курземе тянулись в Либаву. Город небольшой, но в нем была другая жизнь. Не слаще был там хлеб, может быть, даже горше батрацкого, но в Либаве можно было отыскать работу на фабрике или в мастерской. Многие становились моряками, плыли в далекие земли, в другие миры… Екаб не стал моряком. «С переездом в Либаву в 1904 году я встретил бывших школьных товарищей, которые уже состояли в организациях, и в мае я вступил в кружок Латышской социал-демократии в гавани, где я работал на элеваторе».
В Либаве революционная социал-демократия жила бурной жизнью. Разумеется, глубоко скрытой. Действовали такие известные подполью личности, как Я. Лютер-Бобис, Я. Ленцман, брат и сестра Янсоны — Карл и Анна. Организация была связана с теми, кого сослали в глубины России, — П. Стучкой, Я. Райнисом; с теми, кто вынужден был выехать в эмиграцию, — Фр. Розинь-Азисом, Э. Ролавом. Не сразу молодой социал-демократ Екаб Петерс был приобщен к наиболее значимым делам. «В течение 1904 года активного участия в партийной работе и революционной борьбе не принимал, а посещал лишь кружки и был на одном массовом собрании», — вспоминал позднее Петерс.
Выбор, однако, был сделан, и рано или поздно Екаб должен был оказаться в самом центре, гуще революционной борьбы. «В 1905 году я перешел работать на маслобойный завод и попал в кружок, который возглавлял товарищ Лук. Здесь моя работа уже стала гораздо более активной. Назревала революция; надо было часто ездить в деревню вместе с пропагандистами, на самом заводе распространять листовки, собирать средства в помощь арестованным».
Сдержанно и просто в своих воспоминаниях повествует Петерс о себе. Но в революции не было мелочей, в ней зрело великое. Решалась судьба тысяч и тысяч. Решалась судьба народа!
Молодой Петерс воспринимал события всем своим сердцем и с особой чуткостью. В самоотверженности, преданности революции, в желании победить старался идти вровень с самыми опытными и активнейшими, с теми, кто уже был тесно связан с русским рабочим движением (что имело немалое значение для революционной борьбы в Латвии), был знаком с В.И. Лениным, знал его труды, ленинскую «Искру», изучал Г.В. Плеханова.
Весь 1905 год Латвия живет под знаком непрекращающихся забастовок и демонстраций, частых вооруженных столкновений с жандармерией и полицией. Горят помещичьи имения, в лесах Латвии собираются и совершают вылазки «лесные братья» — так народ называл тогда своих защитников, скрывавшихся в лесных чащобах. Царское правительство вводит осадное положение. Были развязаны руки карателям, отрядам помещичьей «самообороны» — попросту говоря, контрреволюционным бандам. Начало 1906 года оказалось особенно жестким и жестоким. Выявляется неравенство сил борющихся классов. Революционные отряды терпят поражение. «Лесные братья» отступают. Хозяевами положения становятся царские каратели, учрежденные властью военно-полевые суды…Работали, скрипели виселицы, эти «галстуки смерти». Многих ссылали в Сибирь на каторгу. Латвия оказалась во власти массового кровавого террора.
Так как революции, партии пришлось отступать, то многие видные ее деятели из Латвии вынуждены были уехать в эмиграцию. Там создается Заграничный комитет СДЛК.
В.И. Ленин в статье специально для латышской газеты «Циня» («Борьба») напишет: «Во время революции латышский пролетариат и латышская социал-демократия занимали одно из первых, наиболее видных мест в борьбе против самодержавия и всех сил старого строя».