— Милый, не видал ли моего сынка? Миша Прокопчук его звать. Как ушел в первый день войны, так и весточки не подает. Не встречал ли где?
— Воюет, мать, воюет, — Ваупшасов обнял старушку. — Встречать не встречал, но уверен, бьет фашистов. Разобьет и вернется.
К командиру пробрался пожилой крестьянин, с усами, как у запорожца, чуть потянул за рукав, сказал тихо:
— Ты старосту нашего не тронь, он за нас.
— За кого это «за нас»?
— А за советских. Я в ездовые к вам назначен. Вечером повезу, куда скажете. И еще вот что. Отойдем-ка в сторонку, пошептаться надо.
То, что сообщил усатый, нарушало все планы отряда. Предполагалось идти тихо и незаметно, вражеские гарнизоны обходить, в открытые бои пока не вступать. А тут… В соседней деревне, километрах в пятнадцати, после карательных рейдов обосновалась группа полицаев. Живут в доме лесничества, беспробудно пьянствуют, терроризируют крестьян.
Подошел Морозкин.
— Чего задержался, командир? Хозяйка поесть приготовила.
— Давай посоветуемся. — Ваупшасов объяснил, в чем дело.
Помолчали, прохаживаясь по опустевшей комнате.
— Ударим? — утвердительно спросил комиссар.
— Нельзя их упускать, товарищи. Сколько подлости сотворили, сколько еще сотворят, — подхватил усатый.
— Вот и ладно, — заключил Ваупшасов. — Отбери мне, комиссар, человек десять, когда отдохнут, скажем, в восемнадцать ноль-ноль, съездим, посмотрим, как полицаи гуляют. А ты, дядя, проводишь нас.
— Стоит ли самому-то? — усомнился Морозкин. — Давай я или поручи кому другому.
— Нет… Хочу сам наказать предателей. А пока перекусим, да и поспать немного не мешает. Кто знает, когда еще отдохнуть удастся.
Двухэтажный дом лесничества стоял на краю деревни, вплотную к густому бору. Бойцы во главе с Вауп-залегли, присмотрелись. шасовым подошли незаметно, На высоком крыльце клевал носом, что-то бормоча, сильно подвыпивший часовой Ваупшасов шепнул лежавшему рядом бойцу:
— Обойди кругом дома и отвлеки его с противоположной стороны.
Боец растворился в темноте. Через несколько минут у крыльца раздался протяжный скрип. Ваупшасов привстал, готовый к броску.
— Какой черт?! — громыхнул затвором часовой и перегнулся через перила. Командир был уже на крыльце за спиной часового, коротко размахнулся и точно ударил полицая в затылок рукоятью своего ТТ. Тот обмяк и повалился…
— Тяни его к бору, быстро!
За дверью играла гармонь и грохали по полу сапоги. Часовой от удара потерял сознание, пришлось долго растирать его лицо снегом. Наконец он очнулся, в глазах, сразу протрезвевших, были удивление и страх.
— Тихо, тихо, — Ваупшасов склонился к полицаю. — Сколько там твоих собутыльников?
— Ша-ша-шашнадцать, — зубы выбивали дробь.
— Женщины есть?
— Б-были д-днем, щ-щас од-дна, д-для главного.
— Не силой держите?
— Н-нет. В-все время с н-ним. Ваупшасов распрямился:
— Этого связать, пусть пока отдохнет. Дом окружить, чтобы ни один гад не ушел.
Когда бойцы заняли оборону, Ваупшасов неслышно взошел на крыльцо и загрохотал прикладом автомата в дверь. В доме сразу все стихло, кто-то подошел к двери:
— Кирюха, ты?
— Кирюха твой уже опохмеляется. — Ваупшасов отскочил в сторону и прижался к стене. — Вы окружены. Выходите поодиночке, оружие оставить в доме.
За дверью раздался выстрел, другой, пули прошили дверь. Через несколько секунд в окне рядом треснуло стекло, застучал пулемет. Ваушнасов, уже сбегая с крыльца и прыгая в снег, метнул навстречу вспышкам гранату. Громыхнул взрыв, в доме что-то обвалилось. Пулемет замолк, но тут же с левой стороны заговорил другой.
— Розум, полыхни-ка противотанковой, — крикнул командир.
Рослый парень приподнялся и во всю силу кинул в окно, откуда бил пулемет, гранату. Дом содрогнулся, осел, рухнул и мгновенно занялся пламенем.
Ваупшасов в свете бушующего огня зашагал к избам, где уже стояли разбуженные и испуганные люди.
— Не бойтесь, товарищи. Мы партизаны. Ведите в самую просторную избу, где поговорить можно.
— Расстрелять его, расстрелять, — требовали набившиеся в избу крестьяне.
Посередине стоял на коленях и часто моргал опухшими глазами полицай-часовой.
— Л-люди, д-добрые люди, — молил он, не находя других слов.
— Говорите, расстрелять, а за что? — спросил Ваупшасов. — Может, он ничего черного не успел сделать.
— Как же, не успел. Нюшку с нашей улицы снасильничал, — перебивали друг друга сельчане. — А лейтенанта кто выдал? По его доносу замучили фашисты совсем молоденького. Все искал парень своих.
— Товарищ командир, — боец протянул маленькую тетрадку. — У него взяли, подвиги свои, гад, чтобы не забыть, записывал.
Ваупшасов подошел к лампе, раскрыл тетрадку наугад, прочел: «В воскресенье был у гера Г., получил. 50 м. за девок»; «Партизан били плетьми, пытали огнем. Всех в яру под С.» Дальше читать не стал.
— Отведите, и подальше…
Когда вывели предателя, присел к столу:
— А теперь, дорогие товарищи, послушайте, что произошло под Москвой. Да вы рассаживайтесь, кому места хватит. Расскажу о нашей великой победе…
Так начался поход отряда С.А. Ваупшасова к Минску, поход мужественных людей, воспитанных на идеях самопожертвования, исполнения до конца своего долга перед Родиной. Преодолели без малого тысячу километров. И ведь пробирались не налегке — на спине у каждого было по тридцать-сорок килограммов груза. Хороших дорог всячески избегали. Шли по грязи и хляби, через разливы рек, топкие болота. Самыми надежными и верными друзьями для «градовцев» были густые, почти непроходимые леса. Великой благодатью считали бойцы зайти в такую глушь и даль, где можно было, не боясь немецких карательных засад, разжечь костер, обсушиться.
Как-то один из бойцов, изнемогший от тяжести, предложил закопать в приметном месте часть оружия и боеприпасов, а потом вернуться за ними. Этого «рационализатора» без вмешательства командира ребята сами пристыдили. По возрасту все они годились Ваупшасову в сыновья и поэтому пытались иногда перехитрить своего «батю»: себе взять груза побольше, ему дать поменьше. Ваупшасов все видел: «Отставить. Если хотите уважить, прибавьте пяток килограммов». А здоровье у него было уже далеко не железное. Окопы гражданской, знойные дни испанской, лютые холода и болота белофинской войны надломили организм. На привалах, сняв с плеч мешок, он зачастую уходил в сторонку, присаживался спиною к сосне и так долго сидел, пытаясь унять боль в пояснице. Отсидевшись, с трудом выпрямлялся и возвращался к товарищам. Никто, даже отрядный фельдшер, не догадывался, как трудно приходится командиру.
Настоящими праздниками для бойцов были встречи с действующими партизанскими отрядами и воюющими группами красноармейцев, не сумевшими выйти из окружения. Белорусские леса, темные и тихие на первый взгляд, таили в себе могучую силу сопротивления…
Раннее утро. Светлеют лесные прогалины. Монотонно поскрипывает снег под лыжами бойцов особого отряда. Вдруг слух ловит что-то непривычное. Ваупшасов. Останавливается, прислушивается. Все отчетливее слышен топот коней.
— Всем рассредоточиться, залечь, оружие к бою! — приказывает командир.
Кто это может быть? Возможно, «самооборонцы», говорили о таких в Москве, навербованы из националистов по приказу наместника Гитлера в Белоруссии Кубе для борьбы с партизанами. Что ж, пусть сунутся.
Минута, другая, и вот конный вихрь на прогалине. Всадники кто в чем: одни в красноармейских шинелях, другие — в бурках, в папахах со звездочками. Один из них соскочил с коня, кинулся по следу:
— Тут они где-то. Не уйдут!
«Скорей всего свои», — решает Ваупшасов и выходит из-за густой ели.
— Кого потеряли, казаки?
— Должно быть, тебя, — подлетел конник с оголенным клинком. — Кто будешь?
— Прибери шашку и слезь с коня, — спокойно ответил Ваупшасов. — Я не привык разговаривать, задирая голову. Да не начните палить по дурости. Вы все на прицеле.