— Там басмачи, их очень много... Скорее стреляйте.
Начальник с Шарипджаном подкрался к дувалу и, маскируясь в ветвях, выглянул в сад. Там между деревьев мелькали басмачи, число их увеличивалось с каждой минутой.
Командир оторвался от дувала, ухватил Шарипджана за руку и, лаконично бросив: «Спасибо!», — крикнул красногвардейцам:
— Павлов, с пулеметом ко мне! Зайцев, Володин, еще человек двадцать — сюда! Живо, живо!
Буквально через две минуты застрекотал пулемет, и в сад разом полетело двадцать гранат. Из сада захлопали беспорядочные выстрелы, выкрики «Ур! Ур!» сменились воплями и стонами. А Павлов все давил и давил на гашетку, кося убегавших и прятавшихся людей, ревя во всю мощь своей луженой глотки:
— Давай, ребята, шпарь гранатами! Жги!
Ослаб басмаческий нажим с фронта. Видимо, разгром тыла настолько удручающе подействовал на Иргаша, что он решил отойти. Скоро выстрелы стихли, басмачи откатились за кишлак, и, наконец, рассеявшиеся клубы пыли показали, что Иргаш с остатками банды уходит в сторону Бачкира.
Командир красногвардейцев подошел к стоящему в стороне Шарипджану и, улыбаясь, охрипший от крика, сказал:
— Ну, а теперь давай познакомимся, дорогой товарищ! — Он щелкнул каблуками сапог, отчеканил: — Командир второй роты Перовского отряда Чернов! — Поймав руку Шарипджана, Чернов сильно пожал ее.
Юноша смутился, назвал себя:
— Шарипджан Муминджанов! Я из старого города Коканда, я за большевиков... Иргаш мой кровный враг.
— Еще раз спасибо, дорогой товарищ Шарипджан, за то, что спас отряд от гибели. Вот тебе на память! — Чернов отстегнул свой маузер и протянул Муминджанову. — И вот это! — Он пристегнул к груди юноши красный бант, который снял с себя. Потом снова с силой сжал его руку, обнял Шарипджана и трижды расцеловал.
Бойцы, наблюдавшие эту сцену, сначала ничего не могли понять.
— Чего это наш командир с басмачом целуется?
— А ты откуда знаешь, что басмач, может он бедняк.
— Гляди, маузер отдал и бант на груди приколол!
— А ну пойдем, узнаем!
Когда узнали, каждый посчитал своим долгом пожать руку Шарипджана, похлопать по плечу, бросить дружеское: «Друг! Уртак! Браток!» Шарипджан, краснея до слез, отвечал на рукопожатия, улыбался, весь наполненный радостью, восторгом.
Ночевал отряд в Бувайде. Рано утром к командиру пожаловал кишлачный амин. На ломаном русском языке он выразил восхищение одержанной красногвардейцами победой. Спросил:
— Мы хотим сварить аскерам жирный плов, будете ли вы нашими гостями?
— Вот за это спасибо! — ответил Чернов. — А то я хотел сам попросить, чтобы вы устроили плов, ребята его заслужили.
Слух о плове в секунду облетел отряд. Бойцы попрятали розданные банки с консервированным мясом, оживленно заговорили. Спустя час во двор байского дома явились амин и жирный чайханщик, а за ними, на специально приспособленных носилках, внесли два громадных казана с пловом.
Красногвардейцы, воодушевившись, дружно загудели, торопливо стали рассаживаться на разостланных под деревом одеялах и кошмах вокруг дастархана.
Шарипджан замешкался — он мыл в арыке руки, испачканные в масле после разборки и чистки подаренного ему маузера. Когда он разогнулся, мимо проносили вторые носилки. Он взглянул на казан, а потом на босоногого парня-узбека в коротких до колен белых штанах, в такой же рубашке с крапинками, в простенькой ферганской тюбетейке. Жилы на руках парня набухли от тяжелого груза, лицо напряженное. Глаза его, встретившись с глазами Шарипджана, вдруг перебежали на казан с пловом и снова впились в лицо Муминджанова. Парень проделал это еще раз и отрицательно мотнул головой, еле заметно, чуть-чуть. И Шарипджан понял — плов есть нельзя! Так сказал глазами парень. Но почему? Неужели?
Он едва сдержал себя, подойдя быстрыми шагами к дастархану. Плов уже лежал горой на блюдах, и крайний боец первым потянулся к янтарному от жира рису.
— Не трогай! Нельзя! — крикнул Шарипджан. Боец, недоуменно взглянув, отвел руку.
— В чем чело? — спросил Чернов, стоя рядом с амином и чайханщиком и намереваясь сесть за дастархан последним.
— А вот вы сейчас увидите, — холодея от волнения, произнес Шарипджан и посмотрел на амина, посмотрел в самую глубину его глаз. Он увидел злобу, страх, отчаяние, мольбу; он увидел то, что ожидал: готовящееся массовое убийство и ужас расплаты за разоблачение.
Он нарочито громко и весело сказал, обращаясь к амину и чайханщику:
— У узбеков есть святой обычай — угощая гостей, первым отведай пищу сам. Разве вы не узбеки?
Не дождавшись ответа, — видно амин и чайханщик онемели от испуга, — Шарипджан широким жестом пригласил их занять места за дастарханом.
Они сели, не глядя друг на друга, побледнев до синевы. Шарипджан устроился напротив. Протягивая руку к плову, произнес обычное:
— Кани!
Они не пошевелились, с отчаянием глядя на Шарипджана остановившимися глазами.
— Кушайте, чего вы сидите?
Амин заговорил плаксивым голосом, умоляюще глядя на Шарипджана:
— Вы мусульманин и мы мусульмане. Не губите нас и наши семьи, пожалейте наших детей! Мы никогда не забудем этого, мы хорошо заплатим.
— Мы хорошо заплатим, — повторил за амином чайханщик, и слезы заструились по его желтому жирному лицу.
Шарипджан вспыхнул. Он выхватил маузер:
— Ешьте, собаки, иначе пристрелю!
Вскинулся Чернов:
— Убери оружие, с ума сошел!
Насмерть перепуганные амин с чайханщиком схватили по горсти плова и, обжигаясь, запихали за щеки. Но, воспользовавшись вмешательством Чернова, быстро выплюнули рис.
Шарипджан, глядя на Чернова, крикнул:
— Плов отравлен! Это они его отравили, весь отряд хотели погубить.
На несколько секунд застыли бойцы, не двигаясь с места. А потом разом поднялись.
— Убить негодяев!
— Расстрелять!
— Повесить!
Чернов пальнул в воздух. Он сказал тихо, а слышали все:
— Мы бойцы революции, и судить предателей будет трибунал. Арестовать их!
Шарипджан рассказал Чернову о том, кто поведал ему об отравленном плове. Позвал парня, который стоял под деревом и с любопытством разглядывал бойцов, их снаряжение, вслушиваясь, чуть наклонив голову, в странный говор.
— Тебя как зовут?
— Хакимджан, сын Гаипа!
— Хаким, мы хотим созвать сегодня общекишлачное собрание и предложить тебя в амины. Как, согласен?
Парень сначала пожал плечами, удивленный, что в его жизни может произойти такая важная перемена. А потом сжал губы, свел брови к переносице:
— Согласен! Прежний амин только и делал, что бедняков обманывал, а я батракам друг.
Чернов не удержался, одобрительно хлопнул Хакима по плечу, да так, что тот покачнулся. Тряхнув за руку, сказал:
— Молодец! Справишься! А самое главное, надо создать в кишлаке отряд самоохраны из бедняков и батраков. Из смелых людей! Оружие есть, вон сколько побросали басмачи.
Как ни злились баи и духовники, собрание прошло организованно. Амином кишлака Бувайда был избран батрак Хакимджан Гаипов. А через два часа он прошел к Чернову и доложил, что создал отряд самоохраны из двадцати человек. Причем половина из них охотники, лучшие стрелки в округе.
Чернов предложил ему:
— Говоришь, у тебя в отряде двадцать бойцов? Я тебе еще двадцать дам во главе с Павловым. Понял? Вас сорок станет, сумеете кишлак защитить. А мы двинемся дальше.
Сказано — сделано! Бойцы поддержали предложение командира. Собрались за полчаса и пошли, легко преодолевая километры.
...Шли по Султанбаязу осторожно, старались слиться с тенью дувалов, избегая освещенные луной стороны улиц.
Дремавший на крыше атаджановского дома часовой, увидев внизу вооруженных людей, вынырнувших из темноты на небольшую площадь, завопил не своим голосом:
— Ким? — Не получив ответа, заметался по крыше. — Вайдод! Вайдод!