— Как поступили с Картвеловым?
— А как иначе можно было с ним поступить? Ведь у него изъято ценностей сомнительного происхождения почти на миллион. Пришлось арестовать и его.
— Не тот ли это Картвелов, который по весне вызывался к Фрицу Яновичу?
— Он самый.
— Тогда ясно, что он за тунеядец.
— В общем, Александр Александрович, предстоит новый оперативный разворот. Муфельдт еще не допрашивали. Займитесь, пожалуйста, вы сами, если, конечно, чувствуете себя здоровым.
— О чем разговор?!
Вошла под конвоем и села у стола представительная дама. Красавицей назвать ее было нельзя. Тридцать пять прожитых лет уже наложили на нее отпечаток, к тому же отразилась и не совсем, видимо, нормально проведенная молодость. Тем не менее манера держаться, изысканная одежда, последней парижской моды прическа, необычайно стойкий аромат духов «Брокар» — все это создавало о ней впечатление, как о женщине, знающей себе цену. Но вот сейчас какие-то тонкие и плотно сжатые губы, слегка заостренный нос, немигающие темные глаза кобры вполне создавали образ злобной истерички.
Но уже в ответах на первые обычные вопросы о ее биографических данных просквозили нотки в тоне старых мелодрам, в изобилии украшенных превосходными степенями сравнений. Получалось что-то вроде того, будто впервые она стала законной женой, едва достигнув шестнадцати, а через неделю порвала этот брак по собственному почину потому, что супругу из международных проходимцев было что-то около пятидесяти. Потом сменились один за другим еще четверо, пока, наконец, она твердо не остановилась на армейском полковнике, готовившемся к отставке, не случись война. Пришлось уточнять и это.
— Не вернулся с войны, — ответила она. — Слухами и известиями о его судьбе не пользуюсь...
— Какую последнюю должность он занимал?
— Начальник штаба армейского корпуса. До командарма или главкома не выдвинулся, — с каким-то сарказмом сказала Елизавета Эрнестовна.
— На каком фронте?
Она приподняла голову, пристально посмотрев на Крошкова:
— Как человек сугубо гражданский, я мало интересовалась наименованием фронтов...
На самом деле Муфельдт доподлинно было известно, что ее муж, оставаясь на крайне реакционных позициях монархического толка, был одним из тех, кто еще в конце декабря семнадцатого вошел в Яссах на румынском фронте в состав ядра оголтелых монархистов из ударных частей. Субординация в командовании уже не соблюдалась. Больше брала верх наглость, именуемая для вида личной инициативой. Под командованием полковников Дроздовского, Лесли, Войналовича офицерский отряд в две тысячи штыков двинулся походным порядком в помощь южнорусской контрреволюции, разгоняя по пути местные советы и комитеты. Позднее в Новочеркасске генерал-майор Муфельдт мог доложить главарям формирования белой Добровольческой армии генералам Алексееву и Деникину: «Прибыл под знамена и готов лечь костьми за его императорское величество». Передал это Елизавете Эрнестовне один надежный человек, вернувшийся с юга в Ташкент по поручению самого генерала.
Крошков слегка постучал карандашом по протоколу обыска:
— Судя по размерам изъятого у вас, можно подумать, что вы долгое время стояли во главе крупного дела, ворочая солидными оборотами, извлекая не менее солидные барыши. Не так ли?
Муфельдт стала багровой и готова была сорваться. Но вовремя произнесенная фраза Крошкова придержала взрыв. Он посоветовал:
— Подумайте, взвесьте и без лишних эмоций ответьте.
Ей было ясно, что рано или поздно, а сказать все по порядку придется. Но пуститься в откровения сразу было не в ее натуре. Она с заметной злостью буркнула:
— Я приживалкой в богатом доме не была. Нажила своим умом. Муж оставил много добра...
— Что вы понимаете под «своим умом»? — уточнил Крошков, продолжая пристально наблюдать за арестованной.
А Муфельдт отвечала по-своему:
— Ходила и просила бакшиш, если хотите, у состоятельных и добрых людей. А это тоже надо уметь. Просьба тем и отличается от других видов обращения, что она оставляет свободным в выборе того, кто должен отказать или дать, причем добровольно, без всякого принуждения. Облеченная в форму вежливости, просьба особенно выглядит эффектно, когда заведомо известно, что просимое действительно есть, а еще лучше тогда, когда знаешь, где конкретно оно припрятано, а вежливее — утаено...
— Нередко и под угрозой оружия, — вставил Крошков.
— Ах, оружие! — встрепенулась Муфельдт. — Какое оно имеет касательство ко всему этому? Но раз и оно оказалось налицо, то не потому, чтобы побудить кого-то к чему-то, а просто открыто напомнить о символе мужества...
...В коридоре послышался громкий разговор. В комнату, где Крошков допрашивал Муфельдт, вошел Цируль с Можай-Можаровским, одетым по военному, с красной звездой на фуражке.
— Дитц? — удивилась она. — И вас доставили сюда?
Леонид Константинович вежливо успокоил ее:
— Не волнуйтесь и садитесь.
— Вы не забыли меня? — опять удивившись, косо посмотрела она на его форму командира Красной Армии.
— Как же, как же! — засмеялся Можай-Можаровский. — Мне помнитесь скорее не вы, а ваши слова: «Я работаю всегда чисто». Или никак не забыть другую вашу фразу: «Рассматривайте меня просто, как добродетель». Вот я и пришел спросить вас, где же она, достоверность этих утверждений?
Ничего вразумительного Муфельдт ответить не могла на эти, полные глубокого смысла слова... Она услышала дальше.
— Дитцем я никогда не был. Зажатая кольцом фронта столица Туркестана борется, сражается и не думает сгибать спину. Только поэтому и понадобилась такая фамилия.
Что касается честного офицера русской армии Можай-Можаровского, то он искренне откликнулся на призыв генерала Брусилова объединиться вокруг Советского правительства для помощи своему народу...
Муфельдт попросила бумаги и взяла ручку, чтобы откровенно, как она сказала, написать собственноручно все по порядку. Но едва она начертала первые слова, как беспомощно рухнула со стула...
Справедливости ради следует заметить, что в данном случае симуляция исключалась. Это был тяжелый сердечный удар.
Вечером в уголовном розыске прошло большое оперативное совещание с участием руководства Управления охраны, председателя Туркчека Фоменко и представителя Ташсовета Финкельштейна. Выступая по итогам проведенных операций, отметив успешную ликвидацию активно действовавшей организованной банды, Бабаджанов Низаметдин с удовлетворением сказал: «Теперь также ясно, кем оказалась Муфельдт-пуфельдт. Это представительница оголтелой белогвардейской контрреволюции, стремящейся использовать уголовные элементы в целях ослабления устоев государства, подрыва нашей родной Советской власти, создания обстановки неуверенности и страха среди населения...»
Обменявшись взглядом с Цирулем, выступил Фоменко:
— Да, товарищи, вы делаете очень важную работу. Залог ее успеха в нашей преданности Советской власти, идеалам коммунистов, которые хотят счастья и процветания всех трудящихся. И хорошо, что вы стали работать активно, наступательно. Взять хотя бы использование преданного нашему делу бывшего капитана Можай-Можаровского для разоблачения крупной банды, которую вы сумели заманить в хорошо подготовленную ловушку...
— По вашей подсказке, Игнат Порфильевич, — вставил Цируль.
— Э, нет, Фриц Янович! — улыбнувшись, сказал Фоменко. — Дело сделано вашими людьми, всем коллективом... А теперь расскажу об ударе по контрреволюции, нанесенному нашей Чрезвычайной Комиссией. Раскрыт крупный заговор так называемой «Туркестанской военной организации», охвативший всю территорию нашей республики, имевший целую сеть ячеек в Ташкенте, Скобелеве, Коканде, Андижане... Из показаний арестованных белогвардейцев устанавливается, что инициаторами и вдохновителями заговора являются английские империалисты и русская буржуазия. Поддерживаются тесные связи с главарями басмаческих банд. Это мощная организация, имеющая связи с Сибирским правительством, Асхабадским и Оренбургским фронтами. Враги хотели путем мятежа на иностранные деньги задушить Советскую власть в Туркестане, повернуть историю вспять... На днях в печати будет опубликовано обстоятельное сообщение об этом деле...[22] Нам предстоит еще много и настойчиво трудиться, чтобы совместными усилиями оградить Туркреспублику от посягательств наших врагов любой масти...
22
Опубликовано 29 октября 1918 года в «Нашей газете» — органе Исполкома Ташкентского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.