И потому-то посмотрел он только влево, в хвост поезда. Он знал: головную часть перрона осматривает его спутник, помощник военно-морского атташе другого посольства, в паре с которым они работали.
И в такси по дороге в гостиницу он оглядывался вовсе не для того, чтобы полюбоваться вечерним Невским проспектом. Он опять-таки проверял, не следят ли за ними.
Лишь в номере гостиницы он почувствовал себя спокойно: наконец-то можно отпустить все пружины!
Хотя — ну что за проклятье! — идя в ресторан, нужно обязательно захватить с собой все эти блокноты, схемы.
И когда ужинали в ресторане, он тоже вел наблюдение— за той частью зала, которая была перед глазами. Боковым зрением он, правда, видел и одну из девушек за соседним столиком. Его даже невольно тянуло еще и еще смотреть на нее — настолько была она красива.
И только когда заканчивали ужин и, неторопливо перебрав все события дня, пришли к выводу, что ни в поезде, ни на вокзале, ни в гостинице, ни здесь, в ресторане, не было и нет ничего подозрительного, тогда только он почувствовал себя настолько хорошо и уверенно, что впервые за весь день рассмеялся и словно тысячепудовая ноша свалилась с его плеч.
Потом… Потом он на несколько минут вышел из-за столика, а возвращаясь, встретился глазами с той самой девушкой, которая привлекла его внимание. Она была одна и улыбалась, выражая ему свое расположение. Невольно он улыбнулся в ответ. И тут его как обухом ударило: стоп! Это неспроста! Ты теряешь контроль.
И потому-то они сразу ушли.
Не было никакой головной боли и никаких срочных дел. Был страх, и была вдруг вспыхнувшая с особой силой неприязнь к этому ресторану, музыке, Ленинграду, ко всему советскому, — острая неприязнь, срывавшая с тормозов.
А это самое опасное — сорваться с тормоза. Перестать контролировать каждый свой шаг и каждое слово. И не только каждый свой шаг и каждое слово, но и каждый шаг и каждое слово любого из людей вокруг себя.
Вот тот старик за столиком в углу… Не слишком ли часто он смотрит на них? Что ему, некуда больше смотреть? Смотрел бы на девушек!
Черт же возьми, как это трудно! Дипломат — что звезда кино: он всегда невольно привлекает внимание. А девиз разведки совсем другой: не привлекать внимания! Растаять в массе похожих на тебя, потеряться!
Ну, а если ты одновременно и дипломат, и, говоря грубо, шпион? Ты находишься тогда все время как бы в освещенном прожектором круге!
Утром они вышли из гостиницы. Настроения прогуливаться не было: легли поздно, спали плохо. На стоянке в двух шагах от гостиницы имелось несколько свободных такси. Но брать здесь машину не следовало.
Побрели по улице. Просто так, куда глаза глядят.
Шли долго, не замечая ни архитектуры домов, ни лиц и одежды встречных людей. Было не до того.
В конце концов вопрос, наблюдают или не наблюдают за ними на пути от вокзала до гостиницы, был более или менее теоретическим. Он представлял интерес лишь с точки зрения того, какое значение придавалось их визиту в Ленинград. Если угодно, это был вопрос самолюбия. Теперь же наличие или отсутствие наблюдения имело практическое значение.
Наконец убедились: все благополучно. Тогда взяли такси.
— На Васильевский остров, пожалуйста, — сказал шоферу один из приезжих.
Хотелось еще прибавить: «Черт возьми, какой трудный день!» — не по-английски, конечно, по-русски, — но спутник его, морщась, потер лоб. По уговору это значило: «Таксер подозрителен, не надо ничего говорить».
Он взглянул на шофера: молодой парень с простодушным лицом. Невероятно, чтобы такой мог оказаться опасен. Но спорить не стал. И даже вспомнил про себя подходящую русскую пословицу: береженого бог бережет.
Но уж зато к Морскому вокзалу они подошли в полной уверенности, что за ними нет «хвоста», и шагали поэтому быстро, так, чтобы успеть на ближайший теплоход и зря не болтаться на пристани.
Ну и на палубе они стояли вовсе не для удовольствия— уж какое там удовольствие на таком ветру! Один из них поглядывал по сторонам, а другой в это время, засунув руки в карманы плаща, а на самом деле — в карманы брюк, потому что карманы плаща были прорезаны, крошечными карандашиками делал заметки на листочках небольших специальных блокнотов: писал он на листочках только цифры и буквы.