А ещё через несколько дней я сделал открытие, что куры вовсе и не трепещут перед петухом, а спешат на его голос, думая, что он зовёт их на праздник, который у них сводился к найденным зёрнам.
Дед подвёл меня к отгороженному сеткой выгону, где кролики грызли капустные кочерыжки, рассказал, как в прошлом году крольчата подкопали выгон и разбежались по саду и как он ловил их сачком среди высокой травы. Выгон был достаточно просторным, в одном углу виднелся навес с кормом, в другом — клетки с настеленной соломой. Наевшись кочерыжек, некоторые кролики завалились на спину и стали передними лапами разглаживать уши, а задними болтать в воздухе — явно показывали, что вполне довольны своей жизнью.
Мы стояли около выгона, смотрели на кроликов, как вдруг сзади я услышал топот и сопение. Обернулся — передо мной стоит бычок, а из-за его спины выглядывает лосёнок.
— Неразлучные друзья, — сказал дед и почесал бычка за ухом, а лосёнка потрепал по загривку. — Петьку, лосёнка, я подобрал весной. Вытащил из болота. Уже захлёбывался. Ещё сосунком был. Слабый, еле стоял на ногах, но пошёл за мной. Видно, мать потерял. Так и пришли в деревню: я впереди, он за мной. Выходил его, отвёл в лес, а он вернулся. Вот уж третий месяц живёт. С Борькой подружился.
Вначале я подумал, что у телят крепкая дружба: пока дед их ласкал, они стояли, прижавшись бок о бок, но стоило деду достать из кармана ломоть хлеба, как начали отталкивать друг друга, причём напористый Борька явно теснил своего длинноногого собрата. Здесь надо отдать должное деду — он разделил лакомство поровну и Петьке первому протянул кусок, придав этому жесту определённое воспитательное значение, как бы поощряя скромность и пресекая настырность.
Но через несколько дней я оценил глубину дружбы этих телят. Я вывел их попастись на окраину деревни, и внезапно Петьку начал облаивать какой-то пёс; Борька тут же подбежал и выставил навстречу собаке лоб с вздувшимися бугорками.
В нескольких шагах от выгона за деревьями возвышался сарай; когда мы к нему подошли, с крыши прямо деду на плечо прыгнула ворона. Истошно прокаркав, она стала клювом тихонько пощипывать дедово ухо, прямо говорила: «Обо мне не забудь!» Дед достал из кармана тыквенные семечки и рассыпал их перед сараем. Ворона спрыгнула на землю и, прижав одно семечко лапой, начала его размашисто долбить.
— Кворушка, — улыбнулся дед. — Очень смышлёная птица: сухарик в воде размочит, ежели сыта, отнесёт в укромное местечко, прикроет пучками травы, про запас… Купаться любит в пруду. На гусят покрикивает, ежели те расшалятся, помогает Кукле следить за порядком… А под сараем у погреба живёт ёж, — продолжал дед, когда мы отошли. — Он здесь вместо кошки. Прижился, потому что в сарае мышей полно. Наш Васька-то старый, мышей уже не ловит. Ёж и пчёл пугает. Подбежит к соседскому улью и начнёт топать задними лапами да ещё сопит и фыркает, а то и дует в леток. Осерчают пчёлы, набросятся на него, а он хитрый. Свернётся и ждёт, пока их побольше усядется на иголки. Потом и стряхнёт всех в пыль и начнёт на них кататься проказник. Раз я застал его за этим занятием, отругал как следует.
Посреди сада мы повстречали поросёнка Мишку, лежавшего в свежевырытой прохладной яме и блаженно дремавшего. Он проявил потрясающую невежливость: когда мы подошли, даже не привстал, только хрюкнул и перевалился на бок, чтобы его почесали.
Позднее я заметил, что Мишка вообще закоренелый лентяй с простодушно весёлым характером. Большую часть суток он спал, просыпался, только когда бабка выносила ему таз с отрубями; налопавшись, переворачивал таз и пытался на него прилечь, как бы оповещая всех, что с едой покончено, настроение у него отличное и он не прочь повалять дурака. Желающих поиграть с Мишкой не находилось, тогда он сам начинал ко всем приставать: то подбегал к телятам и мощным рывком своего пятака обсыпал их землёй, то, дружелюбно похрюкивая, лез с нежностями к курам. Эти неуклюжие заигрывания заканчивались тем, что к нему подкрадывалась Кукла и, оскалившись, показывала, что может куснуть всякого, кто выходит за рамки приличия и делает всё, что ему заблагорассудится.
Около пруда отдыхал гусак со своим семейством; весь его вид выражал гордое высокомерие. Как и петух, заметив наше приближение, гусак принял устрашающий вид, зашипел и нахально пошёл на меня. Это не ускользнуло от внимания Куклы, которая сопровождала нас; она на минуту онемела от возмущения, потом рявкнула на негостеприимного гусака, и тот сразу стушевался.