Примчал к тёте Зине.
— Тёть Зин! — крикнул. — Удивительная история! Настоящее чудо! Представляете, в нашей скворечне змея и птица живут вместе!
— Не может быть! — твёрдо сказала тётя Зина.
— Не верите? Пойдёмте, покажу, — я потянул тётю Зину за рукав.
— Так-так, — задумалась она. — Послушай, а змея какая? Не бурая с белыми крапинками?
— Точно! — выпалил я.
— Ах, вон оно что! — засмеялась тётя Зина. — Ну конечно, это вертишейка. Твоя змея и птица — одно и то же. Вертишейка — птица, которая подражает змее. Она угрожающе вертит головой, изгибает шею, шипит. Любой зверь остановится ошарашенный, сбитый с толку, а плутовка в это время и улетит… Иногда начинает корчить из себя змею, когда вообще видит что-нибудь необычное, но это уже просто так, пугает на всякий случай.
ЛЮБОВЬ К ЖИВОТНЫМ
Подросток Лёшка любил животных и собирался учиться на зоотехника, а пока работал конюхом и вместе с возчиком пенсионером Иваном катал на лошадях ребят. «Лошадник со стажем», Лёшка два года с утра до вечера торчал в конюшне: чистил денники, в одни корыта насыпал корм, в другие наливал воды и всё время поглаживал лошадей и разговаривал с ними.
Конюшня находилась в конце парка и представляла собой старое продуваемое помещение с протекающей крышей; лошади постоянно простужались, но директор парка говорил Лёшке и Ивану:
— Скажите спасибо, что выделяю деньги на закупку сена и отрубей. Ваша работа на кругу — убыточное дело. Очень убыточное. В праздники, в выходные дни ещё туда-сюда, даёт кое-какой доход. Но это пять-шесть дней в месяц, верно? А остальные дни? Сами знаете, в плохую погоду одним рублём всё оборачивается. А лошадей-то содержать надо и вам платить. А у меня карманы пустые, — директор выразительным жестом почти выворачивал карманы пиджака. — Так что ремонт конюшни отложим. До лучших времён.
В жаркие дни Иван часто отлучался к пивному ларьку и доверял упряжку своему малолетнему напарнику. Лёшка подъезжал к будке-кассе, а там уже в нетерпении бурлила детвора. Ребята усаживались в тележку, и Лёшка гнал лошадь рысцой по аллеям. Обогнув болото, упряжка легко вбегала на покатое взгорье, и лошадь на мгновение останавливалась, как бы оглядывая открывающееся пространство, потом, запрокинув голову, неслась вниз; ребята визжали, захлёбываясь встречным ветром, а Лёшка, степенный, важный, покрикивал на лошадь и хлопал вожжами. На пятаке у будки-кассы притормаживал, кричал:
— Вытряхайтесь!
Ребята прыгали с тележки и, покачиваясь, ошалелые от гонки, снова бежали в очередь.
Парк имел двух жеребцов: списанного с бегов Голоса и степного табунного Сиваша. Голос был тихий, доверчивый, всё время лез к Лёшке целоваться, обжигая лицо горячим дыханием. Когда-то Голос бегал по ипподрому и считался одним из фаворитов, но потом его подвело зрение. Год от года он видел всё хуже; в конце концов его и приобрели для работы в парке. После ипподрома, широких дорожек, шумных трибун и былой славы бег на тихих аллеях казался Голосу скучным и постыдным занятием — неким тихим прозябанием, поэтому к катанию по кругу он относился безответственно и постоянно отлынивал от работы. Бывало, Иван его зовёт, а он, хитрец, прикидывается, что не слышит, хотя имел отличный слух, а если и подходил, то симулировал болезнь, разыгрывал хромоту.
Любимец детворы Сиваш привык к вольной жизни и, несмотря на четырёхлетний возраст, так и остался диковатым, строптивым; постоянно задирался к Голосу, доказывал своё главенство, при случае мог прижать, куснуть; завидев собаку или кошку, так и норовил ударить копытом. Из табуна Сиваша взяли в школу верховой езды, но там от перенапряжения он потянул ноги, и его списали за негодность. Некоторое время он возил мелкие грузы на деревообрабатывающем заводе, потом его купил директор парка.
Сивашу было тяжело бегать, на ночь он ложился на больные ноги; Лёшка делал ему массаж, растирал мазями, ставил спиртовые компрессы, но как бы Сиваш себя ни чувствовал, работу выполнял добросовестно, и никто, кроме Ивана и Лёшки, не видел его в унынии. Этот несломленный дух, внутреннюю силу Сиваша чувствовал и Голос — куда бы Сиваш ни шёл, безропотно следовал за ним.
Иван всячески поощрял Лёшкину любовь к лошадям.
— Ты смекалистый, — говорил. — Но учти, в спешке многое теряется. А в нашем деле мелочей нет. Важно всё: и как упряжку содержишь — смазал ли кожу, чтоб была податливой, не задубела, не потрескалась… И конечно, лошадь всегда должна быть чистой, выхоленной.