– Не волнуйся, я бы не позволила себе такого вероломства. Абстрактные идеи существуют, но их описывают, используя объекты материального мира. И это всего лишь идеи, а чтобы найти и сохранить веру, необходимо иметь что-то настоящее, за что ухватиться.
– Может что-то не так с верой? Раз в неё так сложно поверить. Не понимаю, а как же художники, учёные… Они не спешат вцепиться в материальный предмет и потому, как правило, более высокоразвиты. Их стремления направлены к абстрактному, недостижимому идеалу. Он безупречен, понимаешь? И даже если тебе отрезали ногу…
Майя расхохоталась, не выдержав зашкаливающего пафоса. Я повернулся, сжимая в руке только что разделанную и вымытую рыбу.
– Да, даже если тебе отрезали ногу…
– С трупом рыбы! Платон, блин…
– А?
– Платон – в одной руке рыба, в другой нож… – заливаясь смехом, Майя плюхнулась на стул. – Даже если тебе отсекут руку… или хвост…
Я тоже рассмеялся, стараясь при этом не упустить скользкую рыбину.
– Хорошо, Майечкина, отлично, молодец, – проговорил я, успокаиваясь, кладя рыбу, и для верности придерживая её рукой. – Вот именно, даже если…
Майя снова покатилась со смеху.
– Даже если я стою с рыбой, весь по уши в чешуе и капаю на пол, это никак ничего не портит, потому что идеал абстрактен и совершенен.
– Ты просто рыбой брызгаешь на меня, а так… ничего не портишь…
Новый приступ хохота закончился на полу в компании злосчастной представительницы водной фауны.
– Понимаешь, – продолжил я, когда мы отдышались и я отловил и снова вымыл улизнувшую хвостатую беглянку, – зачем нужно много богов? В чём фишка?
Я накрошил чеснок и разрезал лимон. С лезвия скатилось несколько капель прозрачного сока, и по кухне распространился терпкий прохладный запах.
– Вот какая хрена… – я напрягся, сплющивая лимон в соковыжималке, – тень, если Творец един, крайне сложно объяснить черни, почему мир так несовершенен и противоречив. Ведь в самом деле, коли один закон, всё чётко и понятно, то с какого перепуга такая неразбериха? Вот им и объясняют: о'кей, это, типа, как в Санта-Барбаре… есть папа, мама, они поссорились, а ты ребёнок. Ну или чуть хитрее… Не пар под влиянием холодного потока превращается в капли, а ветер повздорил с облаком и получился дождь. И вправду: если всё едино, откуда вечная динамика? А еврею такого не говорят. Ему говорят: Бог непостижим и многолик. И ну его. Не лезь. Делай как написано и не суйся куда не следует. Не думай, тут тебе не мыльная опера. Ведь, если Бог – это Санта-Барбара, можно иметь предпочтения, быть против или за, и есть немало места сомнению. Кстати, Ариэль как-то выдал о Боге…
– А он у вас тоже безбожник?
– Нет, серьёзно, ты видишь этого героя в храме? Бьющим поклоны?
Майя невнятно хмыкнула. Я выжал другую половинку, вылил в стакан, туда же высыпал чеснок, добавил соли и ещё раз перемешал.
– Ну, я ему – Ариэль, мол, давай хоть Бога в наши разборки не впутывать. Ни ты, ни я в Бога не верим, так что: Платон, Аристотель… как-то так. Короче, Майя, мы в Силиконовой долине, в самом центре современной Вавилонской башни. Те, кто строят башню, заявляют – мы в Бога не верим, мы сделаем сами.
– Ага, жрецы веры Неверия.
– Почему неверия? И я, и Ариэль – адепты веры в науку. Это следующий шаг. От язычества к монотеизму, ратующему о единстве законов и абстрактном Боге, но табуирующем всё связанное с истоками этих законов. И дальше, к науке, которая говорит: погодите, вы твердите о стремлении к Господу – законам мироздания, по-нашему, вот и давайте разберёмся. – Я схватил рыбу и победоносно взмахнул. – Свободу Богу! Даёшь Бога в народ. А вы – нет-нет, тут низя там неможно, осторожно, обратите внимание, там рудракши, здесь святые коровы.
Достав противень, соорудил аккуратные ладьи из фольги, на дно уложил по рыбине, залил соусом, украсил базиликом и веточками розмарина.
– Жуткая картина, прям сатанинская. Мы заявляем обывателю: "Ты, сука, будешь умирать, у тебя будет инфаркт, и ты попадёшь к нам на стол… не, ещё лучше – в лапы! А мы в Бога не верим! Мы не верим в твоего Бога. Ты душу запродашь, приползёшь к нам, а мы даруем тебе жизнь. Либо ты наш, либо иди, бей поклоны и помирай". Мы же не говорим – "Колет сердце – значит, следует усердней молиться. С Богом ты там как-то сам, а мы тебя пофиксим, как умеем, и побежишь по дорожке… Ну, может, не побежишь, но уверенно пойдёшь, а не тебя понесут. А там молись Богу, раз уж неймётся. Твоё маленькое помешательство нас, безбожников, не интересует. Молишься ты – не молишься…"
– Так, хватит ересь молоть. Я к тебе на стол не собираюсь. Разве что за стол… и то ещё подумаю. Ты лучше чёртову рыбу жарь, Мефистофель доморощенный. Или мы так и будем на неё любоваться?!
– Но-но! Тут тебе не Катманду, без обстоятельной теоретической подготовки рыба как надо не запечётся.
Я сунул своё творение в разогретую духовку, выставил время и проверил температуру.
– Теперь двадцать минут отдыхаем. – Я потёр ладони. – А хочешь, я так же наглядно докажу, что Бог есть?
– Ну-ну?
– Идём, нечего смущать её голодными взглядами.
Мы поднялись по лестнице и прошли спальней на балкон. Майя облокотилась на перила, а я смотрю на неё чуть сбоку, как она чудесно жмурится, улыбаясь сама себе. И воздух вокруг неё звенит. Неужто я больше никогда этого не увижу…
– Значит, кхм… – Я тряхнул головой, отгоняя нахлынувшую ностальгию по будущему. – Значит, Бог есть, Ганеш… или там Шива есть, знаешь, почему?
– Почему? – Майя посмотрела мне в глаза.
– Потому что… – я снова запнулся, но развинчиваться было не время. – Потому, что для миллионов христиан, или там индуистов, он есть. Они сообразуют с ним свои действия, и он имеет все атрибуты понятия "есть". Облик, притязания и, главное, влияние на окружающее. Допустим, мы договоримся, что есть некие розовые летающие плюшки, с мохнатыми ушками и… перепончатыми ластами. Теперь, как только ты скажешь: "Хорошо, я согласна" – они есть! Они есть в нашем мире и уже влияют на него. Мы можем наделить их некими свойствами: допустим, им нравится, когда их приверженцы щёлкают пальцами, думая о них, и, если завтра ты хоть раз… Это как "три ну" – оно есть, и его хрен сотрёшь. Мы чётко понимаем его значение, в нём есть сила, и если ты укажешь на какой-то поступок и скажешь это опять "три ну", мне будет сложно отмахнуться. То есть, оно способно изменять объективную реальность. И так же с Богом, но в иных масштабах. Все боги, которых когда-либо выдумали, и о которых где-либо сохранились упоминания, несомненно, есть, и всю дорогу влияли на умы.
– Складно завернул… Но человек хочет Бога, который больше него самого, который живёт не только в его сознании.
– Да, вопрос таков: Бог есть только в моём уме? И когда не будет меня, останется ли он? Если все люди умрут, останется ли Бог?
– И что, как по-твоему?
– Не знаю… не обижайся, но я сомневаюсь… Единственное, что достоверно – пока есть люди, есть Бог. Но ты права: в мире, где всё иллюзорно, хочется ухватиться за нечто абсолютное. Мы умрём, плоды наших стараний, рано или поздно, исчезнут, и так необходимо иметь что-то, выходящее за рамки нашего мушиного роения… Но я не думаю, точнее, не вижу ничего, что бы на это указывало… Слишком удобно эта сладкая фантазия совпадает с нашими страхами и слабостями, мой скептицизм бунтует и требует двойной осмотрительности. Уж больно заманчив самообман. А насчёт веры Неверия… я просто пытаюсь быть честен. И нечего этого бояться. Достоевский опасался, что без веры нет морали, и всё дозволено, но сегодня есть достаточно атеистов и агностиков, и мы знаем, что это не так. Мораль свойственна человеку, для неё не нужен страх божий. Не Бог вселил в нас мораль, а люди придали его философии моральные качества. Истинное чудо религии в провозглашении сверхличностных ценностей. Однако это не единственный путь.