Он поглядел на Спенглера.
— А что должен делать человек?
— Да ничего особенного, — сказал Спенглер. — Все что угодно. Неважно, что именно человек делает. Любую достойную, честную работу.
— Всю жизнь я был непоседой, меня ничего не удовлетворяло. Прямо какая-то напасть! Все мне казалось бессмысленным. Людей я не люблю. Не люблю с ними водиться. Не доверяю. Мне не нравится, как они живут, о чем говорят, во что верят, как они расталкивают друг друга локтями.
— Все мы рано или поздно испытывали такое чувство, — сказал Спенглер.
— И не потому, что не знаю себе цену, — сказал юноша. — Знаю. Для меня нет оправданий. Я сам за все отвечаю. Теперь-то я просто устал, измучился и болен. Ничего меня не интересует. Весь мир взбесился. Я не могу жить так, как мне бы хотелось, и не желаю жить иначе. Мне ведь не нужны деньги. Я знаю, что мог бы получить работу, особенно сейчас. Но мне не нравятся люди, которые дают нам работу. Дрянь! Не желаю перед ними пресмыкаться и не позволю, чтобы меня пинали! Я сменил несколько работ в Йорке, штат Пенсильвания. Дело всегда кончалось скандалом, и меня вышибали. Три-четыре дня, неделя, десять дней, и все. Только раз я проработал целый месяц. Пытался пойти добровольцем в армию, казалось, что это дело стоящее: куда-нибудь да поедешь, а бог даст, еще и убьют! Если тобой помыкают в армии, там тебе по крайней мере говорят, что это ради чего-то благородного. Я лично не уверен в том, что война — это дело благородное, но так хотя бы говорят… Меня не взяли. Не прошел по медицинскому осмотру. И дело было не только в легких, что-то еще у меня не в порядке. А я и не стал выяснять, что именно.
Молодой человек снова закашлялся, но на этот раз кашель не утихал целую минуту. Спенглер вынул из ящика небольшую фляжку.
— А ну-ка выпейте, — сказал он.
— Спасибо. Зря я так много пью, но сейчас мне необходимо выпить.
Он отпил из горлышка и вернул Спенглеру.
— Спасибо, — повторил он.
Спенглер решил, что юноше лучше выговориться до конца.
— Что вы любите читать? — спросил он.
— Да все, что попало. Вернее говоря, любил, когда жил дома. У отца было много книг — и не только церковных, у него были хорошие книги настоящих писателей. Больше всего я любил Уильяма Блейка. Читали? Да и Шекспира, Мильтона, Попа, Донна, Диккенса, Теккерея. Я перечитал все, что было у отца, одни книжки по два раза, другие — по три. Раньше я любил читать, а теперь это прошло. Мне даже не хочется заглядывать в газеты. Знаю все новости наперед. Повсюду продажность, смертоубийство — повсеместно, каждодневно, — и никого на свете это больше не ужасает.
Он опустил голову на руки и продолжал говорить тихо, не глядя на собеседника:
— Как мне благодарить вас за то, что вы сделали, и сами вы вот такой человек, как вы есть! Должен сказать, что стоило вам испугаться или дурно со мной обойтись — и я бы в самом деле вас убил… Все люди либо трусливы, либо злы. Теперь я понимаю, что пришел сюда с пистолетом не из-за денег. Может, вам и не понять, но я пришел сюда, чтобы раз и навсегда проверить: неужели тот единственный человек на моем пути, который сделал добро своему ближнему без всякой задней мыслил, бескорыстно, неужели он и в самом деле хороший человек? Не случайность ли это? Я не мог поверить, что человек может быть хорошим, — тогда все мои представления о мире, о людях оказались бы ложью, пропала бы моя уверенность в том, что род людской безнадежно испорчен, что в мире нет ни единого существа, достойного уважения, достойного зваться человеком. Ведь я долго презирал не только великих мира сего, но и униженных, а вот за тысячи миль от дома, в чужом городе, вдруг нашел хорошего человека. Меня это мучило. Мучило очень долго. Я не верил. Мне надо было убедиться воочию. Мне хотелось знать, что это правда. Мне надо было в это поверить, потому что много лет я себе твердил: «Дай мне встретить хоть одного не испорченного обществом человека, тогда и я смогу стать чистым, тогда и я смогу верить и жить». Первый раз, когда я вас встретил, я в вас не поверил, но теперь я знаю. Мне от вас больше ничего не надо. Вы мне дали все, в чем я нуждался. Разве можно дать больше? Вы меня поймете, правда? Я сейчас встану и с вами прощусь. Не тревожьтесь за меня. Я поеду домой. И не умру от болезни. Я буду жить. Теперь-то уж я знаю, как надо жить.
Молодой человек посидел еще немного с опущенной головой, потом неторопливо поднялся.
— Большое вам спасибо, — сказал он Спенглеру и ушел.
Спенглер проводил его взглядом, потом подошел к кассе и положил деньги на место. Взяв пистолет, он разрядил его и спрятал в ящик, а патроны опустил в карман пиджака. Подойдя к стальной полочке, на которую складывали пачки телеграмм за день, он отыскал в одной из пачек телеграмму, которую юноша посылал своей матери. Управляющий телеграфной конторой взят чистый бланк и написал: