Вот уж действительно я выражено так, что его нельзя не почувствовать, хотя сам Кориолан, наверное, не смог бы описать его. Какой яростный вопль оскорбленного эго звучит в слове «я» в начале четвертой строки!
Большинство писавших на эту тему оставляют без внимания чувство я и тем самым лишают я всякого живого и яркого содержания; поэтому я позволю себе привести еще несколько отрывков, в которых это чувство выражено сильно и убедительно. Так, в поэме Лоуэлла «Взгляд за занавес» Кромвель восклицает:
А Колумб у Лоуэлла на палубе своего корабля произносит такой монолог:
И слова «Я есмь путь»[58], которые мы читаем в Новом Завете, несомненно, выражают чувство, не слишком отличающееся от описанных. А вот описание более мучительно переживаемого чувства я:
Всем нам приходили в голову подобные мысли, а между тем о чувстве я порой рассуждают так сухо или таинственно, что начинаешь забывать, есть ли вообще такое чувство.
Но, наверное, лучше всего понять бесхитростно-наивное значение я можно, если прислушаться к разговору играющих вместе детей, особенно если между ними нет согласия. Они употребляют местоимения первого лица не с привычной для взрослых сдержанностью, а с подчеркнутой выразительностью и богатством интонаций, так что эмоциональный смысл этих слов совершенно очевиден.
Чувство я рефлексивного и умиротворенного свойства, созерцание с оттенком присвоения хорошо передает слово «любование». Любоваться в этом смысле — это все равно что думать «мое, мое, мое», ощущая в душе приятную теплоту. Так, мальчик вожделенно любуется собственноручно выпиленным узором, подстреленной из ружья птицей, собственной коллекцией марок либо птичьих яиц; девочка любуется новыми платьями и жадно ловит одобрительные слова и взгляды окружающих; фермер радуется, глядя на свои поля и поголовье скота; коммерсант любуется своим магазином и счетом в банке; мать — своим ребенком; поэт — удачной строфой; уверенный в своей правоте человек — своим душевным состоянием; и так же радуется любой человек, видя успех своего задушевного замысла.
Мои слова не следует понимать так, будто чувство я четко отличается в опыте от других видов чувства; но, видимо, оно столь же определенно в своем отличии, сколь определенны гнев, страх, печаль и т. п. Процитирую профессора У. Джемса: «Чувства самодовольства и унижения сами по себе уникальны и заслуживают того, чтобы их отнести к исходным видам эмоций наряду, например, с гневом и болью»[60]. Здесь, как и при различении любых ментальных явлений, не существует резких границ, и одно чувство постепенно перетекает в другое. Однако, если бы «я» не обозначало представления, практически одинакового у всех людей и вполне отличимого от всех прочих представлений, оно не могло бы свободно и повсеместно использоваться в качестве средства общения.
Поскольку многие полагают, будто верифицируемое я, объект, который мы называем «я», обычно является человеческим материальным телом, то имеет смысл отметить, что это мнение — иллюзия, которая легко рассеется у любого, кто возьмет на себя труд просто рассмотреть факты. Правда, когда мы решаем немного пофилософствовать по поводу «я» и оглядываемся вокруг в поисках осязаемого объекта, к которому это местоимение можно было бы приложить, мы очень сильно останавливаем взгляд на человеческом теле как на наиболее доступном месте для его приложения. Но, когда мы употребляем это слово попросту, не рефлексируя, как в обыденной речи, мы не так уж часто связываем его с телом, отнюдь не так часто, как, например, с другими вещами. Это утверждение несложно проверить, ибо слово «я» одно из наиболее употребимых в разговоре и литературе, так что ничто не мешает изучить его значение со всей возможной тщательностью. Нужно лишь прислушаться к обыденной речи, пока это слово не встретится в нем, скажем, сотню раз, примечая, в какой связи его произносят, или же рассмотреть такое же количество случаев его употребления героями какого-нибудь романа. Обычно обнаруживается, что «я» обозначает тело говорящего не более чем в десяти случаях из ста. Главным же образом оно отсылает к мнениям, целям, желаниям, требованиям и подобным вещам, которые не заключают в себе никакой мысли о теле. Я думаю или чувствую так-то и так-то; я желаю или намереваюсь сделать то-то и то-то; я хочу того-то и того-то — вот примеры его типичного употребления, когда чувство я связано со взглядами, целями или их объектами. Следует также помнить, что «мое» в той же степени выступает именем я, как и «я», но, разумеется, обычно оно обозначает разнообразное имущество.
Ради любопытства я предпринял попытку приблизительной классификации первой сотни «я» и «мне» в «Гамлете» и получил следующие результаты. Данные местоимения употреблялись в связи с восприятием («я слышу», «я вижу») — четырнадцать раз; в связи с мыслью, чувством, намерением и т. д. — тридцать два раза; в связи с желанием («я прошу тебя») — шесть раз; от лица говорящего («на это я скажу») — шестнадцать раз; от лица того, с кем говорят, — двенадцать раз; в связи с действием, включающим, возможно, некое смутное представление о теле («я прибыл в Данию»), — девять раз; неясное или сомнительное употребление — десять раз; как эквивалент телесной внешности («на отца похож не более, чем я на Геркулеса») — один раз. Некоторые из этих рубрик выбраны произвольно, и другой исследователь, несомненно, получил бы иной результат; но, думаю, ему бы не удалось избежать вывода о том, что герои Шекспира редко имеют в виду свои тела, когда говорят «я» или «мне». И в этом отношении они, похоже, представляют собой человечество в целом.
Как уже отмечалось, эволюция инстинктивного чувства я, без сомнения, связана с его важной функцией побуждать к действиям и сводить воедино отдельные действия индивидов. По-видимому, главным образом это чувство связано с идеей применения власти и идеей быть причиной чего-либо, в которых подчеркивается противоположность сознания и остального мира. Вероятно, первые отчетливые мысли, которые ребенок связывает с ощущением собственного я, вызваны его первыми ранними попытками управлять видимыми объектами — своими руками и ногами, игрушками, бутылочкой и т. п. Затем ребенок пытается управлять действиями окружающих, и, таким образом, область, на которую распространяется его власть и ощущение собственного я, непрерывно расширяется, вбирая в себя все более сложные предметы мира взрослых. Хотя ребенок и не говорит «я» или «мое» в течение первого года или двух, своими действиями он все же так ясно выражает чувство, которое с этими словами связывают взрослые, что мы не вправе отказывать ему в собственном я даже на первых неделях жизни.
55
57
—