Разумеется, ближайший результат тщеславия — это слабость, подобно тому как гордости — сила; но с более широкой точки зрения ложно кое-что сказать и в его защиту. Гете восклицает в «Вильгельме Цейстере»: «Дай-то бог, чтобы все люди были тщеславны, но тщеславны разумно, с должным чувством меры — тогда не было бы никого счастливее нас, живущих в цивилизованном мире! Про женщин говорят, что они тщеславны по природе, но ведь это их и украшает, этим они больше всего нам и нравятся. Чего может достичь молодой человек, если он не тщеславен? Пустой и никчемный по натуре сумеет приобрести хотя бы внешний лоск, а дельный человек быстро перейдет от внешнего совершенствования к внутреннему»[85]. Иными словами, умеренное тщеславие может свидетельствовать об открытости, восприимчивости, понятливости, что служит залогом способности к развитию. В юности, по крайней мере, оно гораздо предпочтительнее гордости. Именно неприятные и так или иначе бросающиеся в глаза проявления чувства я скорее всего должны были получить специальные названия. Соответственно, существует множество слов и словосочетаний для различных аспектов гордости и тщеславия, тогда как умеренное и уравновешенное чувство собственного достоинства не имеет такого терминологического разнообразия. Тот, кто обладает таким достоинством, более открыт и гибок в чувствах и поведении, чем гордец; это не шаблонный образ, ему присуща скромность; но в то же время, в отличие от тщеславия, он не выказывает трепетного волнения по поводу своей внешней явленности, а обладает устойчивыми представлениями о своем имидже, равно как и о других предметах, и его не может сбить с толку переход от одобрения к осуждению. На самом деле здоровая жизнь я требует такого же совмещения постоянства с изменением, как и любое нормальное развитие. Должны иметь место изменчивость, открытость и свобода — но на организованной основе; слишком жесткая организация означает неподвижность и смерть, а ее отсутствие — слабость или анархию. Человек с чувством собственного достоинства ценит суждения других и уделяет им много внимания, но он живет своим умом, он взвешивает и отбирает, соотносит все возможности со своим характером и не поддается влияниям, которые ему не соответствуют. Так как он воспринимает свое я как прочное и неразрывное целое, он всегда ощущает потребность быть и никогда не притворяется, как те, кто разрывается между быть и казаться. Например, ученый, обладающий чувством собственного достоинства и уважающий чужое мнение, возможно, хотел бы прочесть все книги об определенном предмете и до некоторой степени стыдится, что так и не сделал этого, но он ни за что не станет притворяться, что прочитал их, раз это не так. У такого человека боль от нарушения внутреннего единства, от измены представлению о себе как об искреннем и цельном человеке перевесила бы всякое удовольствие от воображаемого одобрения его основательности. Будь он тщеславен, он возможно притворился, что читал эти книги; будь он самонадеянным человеком, он, может быть, не моргнув глазом открыто признался бы в их незнании.
Здравый смысл одобряет разумное сочетание уважения и самообладания в отношениях между людьми, тогда как упрямая неуступчивость конечно же отталкивает почти так же, как и чрезмерная почтительность. Они утомительны и даже неприятны, поскольку выглядят неестественно и неправдоподобно и не производят впечатления встречи с чем-то важным и интересным, к чему мы стремились.
Нам нравятся люди, которые проявляют интерес к тому, что мы говорим и делаем, прислушиваются к нашему мнению, но сами в то же время, несомненно, тверды и независимы. То же и с писателем: мы требуем от него смелого и решительного высказывания собственного взгляда и позиции, но при этом и духа терпимости и радушия, понимания того, что он, в конце концов, лишь малая часть огромного мира.
Кроме того, в одних случаях образ я — это подражательный набросок в предполагаемом стиле того человека, с которым в последний раз говорили; в других — это жесткая, традиционная, безжизненная копия, которая утратила всякую связь с породившими ее силами, подобно византийским мадоннам до начала эпохи Чимабуэ[87], в третьих же — это истинное произведение искусства, в котором индивидуальные склонности и влияние мастера сливаются в гармоничное целое. Но у каждого из нас есть такой образ, если только наше воображение не стоит ниже человеческого уровня. Когда мы говорим о личности как о независимой от чужого мнения и самодостаточной, мы всего лишь имеем в виду, что, имея характер твердый и конструктивный, она не нуждается в ежедневных встречах с расположенными к ней людьми. Она вполне может заменить их своим воображением, воспринимать одни влияния и отвергать другие, выбирать себе лидеров, свой индивидуальный стиль и таким образом добиться характерного для себя вполне закономерно. Я, равно как и все высшие мыслительные функции, является продуктом социального внушения.
Честность — более гонкий род чувства собственного достоинства. Оно обычно означает либо самоощущение человека, либо нечто, что другие люди думают и чувствуют по отношению к нему и, таким образом, с помощью общепринятого языка иллюстрирует тот факт, что частная и социальная стороны я неразделимы. Честность человека в его собственном ощущении, и она, так же как и его репутация, предполагаемая им в сознании других людей, чьим мнением он дорожит, — суть две стороны одной медали. Невозможно постоянно придерживаться высоких образцов честности в собственном сознании, не чувствуя, что другое сознание или сознания их разделяют и следуют им. Если непосредственное окружение человека деградирует, он может найти прибежище в книгах или памяти, где его воображение смогло бы создать лучшее окружение из благородных людей для поддержания этих образцов; но если ему не удается сделать этого, то планку, конечно, не Удержать. Чувства высшего блага и справедливости, как и другие чувства, находят свой источник и обновление в общении. С другой стороны, мы не можем отделить идею чести от идеи искреннего и твердого личного характера. Мы не сможем выработать привычку думать о чем-то высоком — даже если позаимствуем идею об этом у других, — пока не создадим себе ментального образца. Здоровое сознание не может быть честным в своих внешних проявлениях без внутреннего развития совести, воспитывая себя от внешнего к внутреннему, как говорит Гете.
85
86
«Ты не встретил мужества, которое должно твоему противостоять как дополнение». —
87
Чимабуэ (Cimabue) — подлинное имя итальянского художника Бенчивьни ди Пепо (Bencivieni di Pepo, 1240–1302?), порвавшего с формализмом господствовавшего в Италии византийского искусства. Предтеча реалистической флорентийской школы раннего Возрождения и, как предполагают, учитель Джотто. —