Он добавил еще одну линию, потом еще. Пальцы действовали сами по себе, с ладоней капала кровь, раскрашивая рисунок кирпично-красным. Вероятности сплетались в тугую, упругую паутину. Достаточно взять в руки нить, чтобы узнать. И немного посчитать. Ничего сложного. Элементарный школьный четырехмерный теорвер.
Рисунок в пыли становился все сложнее и ярче. Секунды превращались в минуты, а те неспешно и неостановимо текли дальше. Если оставить все как есть, вернуться в ТАРДИС и отправиться в Германию тридцать восьмого одному, вероятность успеха составит восемьдесят один процент. Великолепный результат, двадцать процентов неудачи — нормальный, осознанный риск. Мортимус облизнул палец. Ладони постепенно заживали и теперь неприятно чесались — пополам с болью. Если вернуться и забрать Сека, вероятность успеха составит восемьдесят два и четыре сотых.
Мортимус снова лег на спину и закрыл глаза. Внешний мир перестал существовать, он затаился где-то рядом, не напоминая о себе ни малейшим звуком, словно кошка, следящая за птицей. Сердца стучали все медленнее. Было очень трудно решить, что выбрать. Почти невозможно. Разница между вариантами — по сути, статистическая погрешность. Ерунда.
Но из таких мелочей и строится будущее. Из невозможно малых величин, из случая, основанного, правда, на тонких и далеко идущих расчетах… Но не всегда.
А еще не хотелось думать, что потом станется с Секом там, на пятисотом этаже. Может быть, его даже оставят в живых, но…
Мортимус поморщился. Мысль докучала утренней мухой, из тех, которые так и норовят сесть на нос и пощекотать его лапками, не давала расслабиться и обо всем забыть.
— Ладно, ладно, ладно! — сказал он вслух и сел, морщась от боли. Ладони стерлись до мяса, но можно впасть в транс и зарастить их, понадобится от силы полчаса.
Рисунок, вернее, портрет, смотрел на него темными провалами глаз. А Мортимус-то надеялся, что сумел все забыть, вытеснить из памяти, в которой и так едва хватало места для всего, что он пережил. Стыд и раздражение плеснули горячей волной в лицо.
— Ладно, Тэмсин, — сказал он, обращаясь к портрету. — Хватит. Его я спасу, так и быть.
И стер рисунок рукавом.
Все равно вероятности говорили в пользу Сека. Грех не воспользоваться.
Когда раны полностью зажили, а свет почти погас, перейдя в ночной режим, Мортимус распотрошил один из терминалов, зажал в зубах фонарик и начал собирать что-то вроде звукового копья. На импульсное не хватило бы времени, а ему только и нужно прорезать проход на лестницу. Он сам же заварил его в прошлый раз, но не подниматься же пятьдесят этажей по тросу? Бессмысленно. Когда копье, хоть и откровенно, на его взгляд, кустарное, было готово, Мортимус собрал из остатков деталей простой часовой механизм. Его неотрывно преследовала одна мысль — о ружье, которое обязательно должно выстрелить, если речь идет о хорошей, годной пьесе.
Лестницу не патрулировали ни Патриоты, ни кто либо еще. Мортимус не стал зажигать фонарик и, стараясь ступать неслышно, отправился наверх в полной темноте. Изношенный металл ступеней постанывал под ногами. Этажи сменялись этажами.
Может, не стоит туда идти? Может, вернуться?
Но Мортимус шел, не останавливаясь, пока лестница не закончилась. Потом сел на ступеньки, достал из кармана давно забытую пачку сигарет и вытащил одну. Раньше ему это очень нравилось, а сейчас? Нет, пожалуй, не хотелось. Он бросил сигарету вниз. Она будет долго лететь, а может, упадет на площадку и так и останется там лежать на веки вечные. Пока не превратится в пыль.
Впрочем, некогда было думать о ерунде. Он зажег фонарик и рассмеялся. Здесь тоже была дверь, как и на четыреста тридцать третьем, и рядом был выбит потускневший от времени номер 299. Одного этажа не хватало, лестница не вела прямо на пятисотый, но можно подняться и по тросам. Если, конечно, их не сняли.
Дверь отказалась открываться — замок заклинило, и пришлось применить копье. Ручка в конце концов повернулась, но с таким скрипом, что Мортимус даже заволновался — вдруг услышат с пятисотого. Впрочем, ему еще придется открывать шахту. Тоже шум, от которого никуда не деться.
Но, когда Мортимус вышел к лифтам, понял, что нет. Не услышат. Потому что сервер, введенный в рекурсию, гудел так, что было слышно даже здесь. И замечательно. Y-образные двери лифта разъехались в стороны, в лицо ударил ветер, и Мортимус, щурясь, осторожно взялся за протянутые по стене шахты веревки. Всего несколько метров вверх, он справится. Руки, правда, еще немного болели, но можно и потерпеть. Хотя бы назло тем людишкам наверху.
Подъем без магнитных захватов оказался трудным. Открытые створки все маячили над головой, а дыхания уже стало не хватать. Стараясь не пыхтеть слишком громко, Мортимус карабкался наверх, цепляясь за скобы.
Он почти добрался, когда услышал кашель и бормотание. Возле лифта кто-то дежурил, и это было прекрасно. Мортимус подтянулся, поднимаясь выше, крепко уцепился за веревку и свистнул сквозь зубы.
Часовой вскочил и обернулся. Еще лучше. Семерка.
— Эй, ты, — еле слышно пробормотал Мортимус и засмеялся.
Семерка подошел к шахте и заглянул внутрь, держа наготове фазер. Но внутри было слишком темно, чтобы можно было что-нибудь разглядеть — и он сделал самую ужасную ошибку, которую мог: опустился на живот и очень осторожно посмотрел вниз, не высовываясь за край. Нет, конечно, какой-нибудь коммандо его бы не сумел застать врасплох, но так…
Так его лицо оказалось слишком близко от лица Мортимуса, а потом он встретился с ним взглядом. И рукой дотянуться проще простого.
Там не было ни особого ума, ни силы воли, чтобы противостоять.
— Ничто не истинно, все дозволено, — прошипел Мортимус, глядя Семерке в глаза. — Вытащи меня отсюда, остолоп.
Тот послушно протянул руку и помог ему выбраться.
— Оружие. И мою отвертку, она у тебя, я знаю.
Семерка отдал ему фазер, покопался в карманах и выудил отвертку. Мортимус широко улыбнулся.
— Где остальные? Отвечай тихо, шепотом.
— Отбой. Спят.
— А инопланетник?
— В серверной.
Мортимус с удовольствием ткнул Семерку дулом в живот.
— Иди впереди меня.
За поливиниловыми полотнищами мигал и мигал свет, словно там работал телевизор или голопроектор. Семерка послушно шел впереди, опустив руки вдоль туловища, как древний человек на рисунках про эволюцию. Таймлорды, к счастью, не рисовали о себе таких дурацких, хоть и очень самокритичных картинок. Тем более, что эволюционировали они по-другому.
Сек, услышав шаги, поднял голову. Его приковали к какой-то штанге, похожей на вешалку, опутанную проводами. Черный и когда-то чертовски элегантный костюм теперь был серым от пыли, и белая рубашка тоже. А еще грязной и мятой, будто ее таскали по земле. Может, и таскали. Наверное, это его карма — цепи и прочие инструменты унижения. Плохая карма, надо сказать.
— А я думал, что таймлорды помогают только социально одобряемым видам, — скривив рот, произнес он. И хоть Мортимус понял, что камень был не в его огород, все равно стало неловко.
— Освободи его, — приказал он Семерке, и тот расстегнул черные, толстые наручники. Сек выдохнул, потер запястья, а потом с размаху залепил Семерке затрещину. Тот зашатался, держась за лицо.
— Тихо! — зашипел Мортимус. — У него гипноз слетит!
— Не мог сдержаться. Эмоции. Гнев, месть, — сказал Сек. Он подошел ближе и встал рядом. — Мы уходим? Нас могут обнаружить.
Мортимус вытащил из кармана часовой механизм. Гнев. Кстати, о гневе. И о мести.
— О, это мелочи, — проговорил он едва слышно и расплылся в яростной улыбке. Ампула сама прыгнула в руку, и он вставил ее в механизм — осторожно, чтобы стекло не лопнуло раньше времени. — И я простру руку мою на филистимлян, и истреблю критян, и уничтожу остаток их на берегу моря, — продолжал он нараспев, заводя механизм. Часа им хватит ведь? Хватит. Даже если нет, все равно они оба имунны.