Мортимус резко выдохнул и опустил руку. Посмотрел на ладонь, словно там мог остаться ожог. Сек ощупал лицо, покачал головой.
— Ты тоже боишься, таймлорд, — хрипло сказал он.
— Только идиоты ничего не боятся, — прошептал Мортимус, едва разжимая губы.
Он тронулся, “хорьх” покатился вперед по неожиданно опустевшей, широкой, как река, улице. Барьер приближался, окрашивая мир в странные, неестественные цвета.
— Говори о чем угодно, — попросил Мортимус. Руки крепко сжимали руль. — Просто говори. Спрашивай. Мне надо. Ехать. Вперед.
— Почему ты стал ренегатом? — спросил Сек. Его щупальца все так же не шевелились, застыли, и это слегка напрягало. Хотя куда уж сильнее!
— Я не ренегат. Я диссидент! — не задумываясь, ответил Мортимус. Сердца на секунду пронзило острой иглой боли — и тут же все прошло. — А! Разве трудно понять? Ничего нельзя. Сиди и смотри. Даже на агентство работать — тоже сиди и смотри, а вмешивайся только тогда, когда иначе никак. Никаких, упаси Господи, экспериментов. Никакой настоящей науки! Это чудовищное болото! Один мой товарищ писал диссертацию — изучал историю войн и агрессивное поведение высших гуманоидов. Думаешь, много материалов он сумел собрать? Ха! Эксперименты запрещены! Голая теория и ничего больше!
Он замолчал. Сек спокойно кивнул, словно соглашаясь.
— А как смог скрыться от войны? — спросил он.
Красное море барьера осталось позади, он расступился перед ними и захлопнулся за спиной, прямо по библейским канонам. Приемник быстро забормотал, зашипел, голоса бились в динамиках, голоса из другого времени, голоса тех, кого, может, и не будет. Никого не будет.
— Сменил генетический код… отчасти, — ответил Мортимус и прикусил губу. Это было… больно, унизительно и страшно, это отобрало столько сил и возможностей, но зато спасло жизнь, и память удалось сохранить, к счастью, арка-хамелеон сдалась и позволила это сделать. — Прожил так до регенерации. Состарился за каких-то жалких пятьдесят лет! Мелочь!
Он вильнул в сторону, уворачиваясь от неожиданно возникшего на дороге красного маленького автомобильчика — но тот тут же растаял. Временная аномалия — ее островки здесь повсюду. Надо быть внимательнее. Надо держать направление — а машину теперь почти несло вперед, туда, где их ждали, где они были нужны.
Сек снова кивнул. В нем таились те самые неизведанные глубины, черный лабиринт, возможности и силы, которые он отдал… за что?
— Ты не жалеешь, что стал таким? — спросил Мортимус. — Наверное, раньше тебе не нужно было читать что-то, тратя время, есть, спать… Не трудно?
Сек дернул плечами, покачал головой и улыбнулся — искренне, совсем по-детски.
— Сначала было трудно, — сказал он. — Никак не мог привыкнуть. Я ожидал синергетического эффекта, и он превзошел все ожидания. Он все искупает с лихвой, любые потери. Огромные преимущества и возможности. Понимание. Сотрудничество. Эмпатия и альтруизм действительно эволюционно значимы.
— Сколько тебе лет?
Сек замер.
— Каких? Скаро? Земных? — растерянно спросил он. — Галлифрейских? Я не знаю. Никогда не считал. Много. Очень много, наверное. Продолжительность жизни не имеет значения. Имеют только опыт и знания.
Мортимус поджал губы. Далеки бессмертны — по крайней мере, никто не знал, сколько именно они живут. Они сами, оказывается, не знали.
— Но сейчас-то тебе придется считать.
— Наверное, — ответил Сек. — Хотя продолжительность жизни мы планировали сделать сравнимой с вашей. Но жизнь кажется длиннее. Время течет иначе… Я не могу объяснить, это слишком трудно.
— А ты, значит, отдал голос за ножки, — пробормотал Мортимус. Впереди показалась Парижская площадь — Бранденбургские ворота — значит, они уже совсем близко. Приемник бесился и шипел, а потом вдруг щелкнул и запел низким женским голосом про сладкие сны. — И за бессмертную душу впридачу.
— Не понимаю, о чем ты, — отрезал Сек и сделал радио громче.
— О том же, о чем и ты, — сказал Мортимус. Машина сбавила скорость, подъезжая к повороту. — Видишь? Это Бранденбургские ворота. Когда-нибудь через них будет проходить бетонная стена, которая разделит город пополам, но сейчас еще нет.
И будет ли когда-нибудь? Сейчас Мортимус сомневался в этом. Несостоявшаяся реальность накладывала на все свой отпечаток. Никакой Берлинской стены, никакого ее падения. И в то же время он помнил об этом, и действительность поддавалась его воспоминаниям.
Это было очень трудно — удерживать в памяти правильное будущее.
Автомобиль медленно свернул вправо, улица ощетинилась серыми зданиями, тяжелыми и монументальными, словно эпос о Нибелунгах. Воздух над ними дрожал, как от сильного жара, будто и не осень была, а разгар лета где-нибудь в Калифорнии.
— Хочешь когда-нибудь вернуться домой? — спросил вдруг Сек.
Мортимус сжал пальцы на руле и на мгновение зажмурился.
— О да, очень, — тихо ответил он. Честность, такая непривычная, жгла под языком.
— Я тоже, — прошептал Сек. — Только не могу. И не смогу.
— Думаешь, у меня получится? — фыркнул Мортимус и осекся. Воздух над дорогой заколебался сильнее, заволновался, как вода. Из-за поворота вырвался мотоциклист и пронесся мимо, обдав его информацией, чувствами, безумием и жаждой убийства. Пострегенерационной горячкой. За его, вернее, ее спиной лоскутами расползалась реальность. Как ножом по ткани. И прямо по разрыву, не давая ему срастись, пронесся следующий — рыжие, яркие волосы полоскались на ветру. Приемник заорал и выключился, улица задрожала, дома зашатались — нет, просто заколебались от ветра, как волосы, как листья деревьев. Люди исчезали и появлялись на тех же местах. Машины выезжали из дыр, тормозили и растворялись в воздухе. Пели клаксоны.
О, Боже всемогущий! Нет! Их трое? Мимо промчался еще один мотоцикл, рвущий реальность в клочья. Что на нем ехало? Андроид? Теперь понятно, почему тут такое творится! Доктор? Даже если он здесь, то не сможет заткнуть все дыры. Просто не успеет, даже если бы очень хотел. У него своя цель. Не менее, кажется, трудная.
— Нет ничего страшнее, чем маленькая девочка с томиком ядерной физики в темном переулке, — пробормотал Мортимус. — Даже если эта девочка такая большая и взрослая. И на улице день.
Он бросил машину вправо, в узкую улицу. Вильгельмштрассе. Прохожих здесь не было. Автоматчики, патрулировавшие ее, провели “хорьх” взглядами и отвернулись. Реальность уже не плыла — металась, и стоило огромного труда держать ее в узде, вспоминая, как все должно здесь быть, стабилизируя и останавливая хаос. Голова раскалывалась.
— Святой Рассилон и все его причиндалы! Далась мне в свое время эта Сол Три, — сказал Мортимус, едва разжимая губы. — Зачем мы такие фагоциты? Я… не хочу!
Но время само тащило его на коротком поводке, не давая даже упираться. Никакой свободы. Надеялся сбежать? Ха! Три раза ха! Время взяло его в оборот, дало в руки все, чтобы он мог снова завязать нужный узел. Там, где одного таймлорда бы не хватило и понадобился второй — вот он, пожалуйста. Вынем, как кролика из шляпы.
Нет, никакой свободы не существует. Это фикция.
Рейхсканцелярия возвышалась над ними тяжелой, внушительной громадой. Воздух трещал от напряжения. Здесь было еще больше охраны, но сейчас им будет не до этого. Автоматчики не стали задерживать мотоциклистов — они забыли о них тут же, временные колебания играли с памятью людей злую шутку, рассеивали внимание. Их тоже не задержат, забудут, стоит только закрыть за собой дверь.
Мортимус остановил машину почти у самого парадного входа и сосредоточился, вспоминая, пытаясь собрать воедино фрагменты неслучившейся и случившейся здесь реальности, понять, что надо делать, как, и сколько у них времени.