Я готов броситься в спор про звук и текст, но в той музыке, которую слушает он, куда более жёсткие грани, чем в идиотских диско и хаусе, жёсткий домашний звук в мягкой эпохе коммерции, сейчас другое время, всё растворяется и облагораживается, следуя американской модели. Хотя, с точки зрения логики драки между модами, рокерами, скинхедами, пакистанцами, небритоголовыми[45], Ангелами Ада, парнями в бутсах, латиносами, Тедди, панками, соульщиками, рокабилльщиками, гопниками, футбольными фанами, всеми мыслимыми и немыслимыми асоциальными элементами — просто драки людей друг с другом, мне так кажется. Мы едем мимо футбольного стадиона города Слау, и я тру о «Smash The Discos», классике The Business. Ненавижу, блядь, диско. Ничего не могу с этим поделать. Это в крови.
Я не в курсе, что Люк знает об отце, кроме того, что тот покончил жизнь самоубийством. Интересно, знает ли он, почему. Меня трясёт от воспоминаний, в том доме и сейчас должны жить люди, им наверно снятся кошмары, два самоубийства в одном доме, в паре футов друг от друга. Прикинь, я тоже точно не знаю, почему Смайлз повесился. Одна из четырёх причин. Он сломался, когда нашёл маму в ванне, что имеет смысл, но почему так поздно, и если посмотреть назад, многое объясняют фотографии «Солнечные Улыбки», то одиночество, которое он чувствовал. Может, что-то в его характере, ген саморазрушения, ждущий своего часа, и, опять-таки, если вспомнить про его мать, в этом есть смысл. Третье, побои отца, но я бы не стал на это ставить. Многих поколачивают, но они же не вешаются. Четвёртое, когда он нахлебался воды, у него повредился мозг или что-то сдвинулось, что и так в нём было. Врачи сказали, что всё в порядке, когда он выписывался из больницы, но прежним он так и не стал.
Как и всё в жизни, я думаю, был целый букет причин. Пускаю всё на самотёк, жду, пока Люк что-нибудь скажет или спросит. У меня нет других вариантов. Паркуюсь, и мы заходим в ворота. Говорю Люку подождать минутку, я сейчас предупрежу отца, он же знал Смайлза. Иду, объясняю ситуацию, зову Люка.
— Ох, блядь, — только и сумел выдавить из себя отец, но потом переключился с нейтралки и вот он добрый, милый и адекватный.
Мы сидим в шезлонгах и распиваем бутылку отца, в воздухе висит запах лука, который он убирал. Он решил показать Люку шпинат и ревень, брокколи, которую пытается растить, вторая попытка после прошлого года, когда было нашествие слизняков. На пакетиках картинки — лоснящиеся голубые бутоны и толстые стебли, но такого результата трудно добиться без галлонов инсектицидов. Старик сохраняет адекватность, воспринимает всё спокойно, не видит смысла в химикалиях. Он спокойно воспринял Люка, теперь он привык к тому, что он похож, да, теперь мало что может его удивить. Вся фишка в опыте.
— Он был хорошим парнем, — всё, что я слышу с другого конца участка, куда ушли отец и Люк.
Там есть муравейник, рядом растёт лаванда, бабочка сидит на цветке, большие красно-белые крылья сложены на спине. А я смотрю, как отец ведёт Люка, изо всех сил старается не слишком пялиться на смайлзовское лицо. Показывает ему мышиную нору за ревеневой грядкой, семена гороха, которые он высадил Бог знает когда. Он не заливает муравьев и не пытается отравить мышь. Мне кажется, он доволен. Вот так. Время ответственности для него закончилось, стремление разбогатеть потеряло смысл, шансов нет, так что он сделал всё, что мог, и теперь вышел из системы лжи и мозгоёбства, живёт, как хочет. Он понимает, что незачем иметь дело со СМИ и политикой, они существуют, только чтобы забивать людям мозги. Такая вот вера выросла в нём. В плане денег он небогат, но богат тем, что у него есть семья, друзья, пища, выпивка, крыша над головой, здоровье, нормальные отношения с соседями. Это предметы первой необходимости.
— Вы основательно здесь устроились, — говорит Люк, когда снова сидит за столом, пытается поддержать беседу, хотя явно скучает.
Вместо похода в паб я привёл его к своему отцу. Вроде бы они нормально друг друга понимают.
— Да, неплохо, — соглашается отец, и в его глазах появляется искорка, она всегда появляется, когда он знает, что над ним подшучивают. Могло бы быть хуже.
Майор останавливается и смотрит на нас, верхняя половина его тела — под углом к нижней, когда он сосредоточивается. Машу ему, но он отворачивается, продолжает перекидывать солому в компостную кучу. Он любит эту кучу, если теплеет, в ней начинаются какие-то процессы. Он снова смотрит через плечо, интересно, может, он видит Смайлза, так же, как его увидел я.
— Вот что я скажу, — говорит отец. — Майор на тропе войны. Я взял у него немного шпината, и сколько я его знаю, сроду не слышал, чтобы он столько говорил. Говорит, что не забыл про то, что случилось в прошлом году, как слизняки всё пожрали. Говорит, это война, и он их выведет, даже если ему придётся жить здесь и ночевать в сарае, и ходить в ночной патруль. В прошлом году тут резвились детишки, ломали всё подряд, и он ночевал тут, взял мобильный телефон, чтобы можно было позвонить 999 и вызвать полицейскую группу поддержки. Это оказался Кении с дружками, и Майор поймал их. Опознал Кена. Ты же знаешь этого парня. Теперь они нескоро тут появятся.