Это правда. Смайлзу мало повезло.
— И так было плохо, а тут однажды его брат рассказал ему, что мама перерезала вены, потому что старик трахался с женщиной, которую знал ещё до свадьбы, и в супружеской постели, время от времени, несколько лет. Представь себе. Старый мудак по-скотски с ней обошёлся, а когда она умерла, начал мучить сыновей. Ёбаный козёл. Мой дядя тоже должен был держать рот на замке. Отцу не надо было ничего знать. Некоторые вещи надо держать при себе.
Я ничего не знал, и на несколько минут полностью выбит из колеи. Слушаю, что говорит Люк, пока не звонят в дверь. Я открываю, забираю пакет, ставлю на ковёр в гостиной, приношу из кухни тарелки, ложки, ножи, вилки. Люк молчит, а я снимаю крышки, раскрываю картонки и раскладываю еду. Начинаю с фарла, огонь будто разъедает рот, из носа течёт, выжигает всё плохое. Люку достался «Мадрас». Я устал и ложусь спать, когда мы доедаем, голова кружится, пытается переварить то, что он рассказал, он остался сидеть на диване и смотреть шоу Джерри Спрингера, свингеры колошматят друг друга перед вопящей аудиторией, бедные чёрные и белые отбросы скандируют: «ДЖЕРРИ, ДЖЕРРИ, ДЖЕРРИ». Древняя как мир поебень. Я думаю о Сталине, наверно, я мог бы догадаться, что там произошло, что было что-то ещё, пытаюсь представить его чувство вины.
ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННО
Бывают миллионы разных правд, признаю, версия Люка больше всего похожа на истинную. У него вся рожа в синяках, но вроде бы он в порядке. Зря он так. Надо было ему сидеть дома, а не гулять рано утром в поисках приключений. Кулаки стискиваются от злости, то, что с ним произошло, неправильно, выходит за грань. Нехорошо. Совсем нехорошо. Но я молчу, по крайней мере, пока он не уехал. У Люка впереди вся жизнь, дешёвая комната с видом на море, мама рядом и мечты, которые могут сбыться. Он размахивает сумкой, когда мы идём через центральную улицу в галерею, в компьютерных магазинах взрываются ракеты, дети прогуливают школу, бродят между стоек; мы минуем магазины с их тёплым светом, резиновые подошвы на лестнице в туннель, стук каблуков подростков в длинном мрачном туннеле с маленьким пятнышком света в дальнем конце; слова отскакивают от грязных стен, какие обычно бывают в вокзальных туалетах, и разговор затихает, вонь старой мочи и пота смешивается с дезинфектантом, бормотание полицейских раций затухает, и самый мощный лоб в шобле бритоголовых фанатов трясёт банку колы и обливает мелкого парня. Тот пожимает плечами и пытается улыбаться, мол, все свои. Один из ребят. Всё стерпит.
Мы проходим через новые стеклопластиковые двери и идём по пандусу к автобусной остановке, спёртый запах дыма выдавливает слёзы из глаз, какой-то псих рыскает с банкой нашатыря; яркие хип-хоп граффити и указатели покрывают кафель, пятна кислотных цветов складываются в мультяш-ных героев, пошлые бессмысленные рисунки, долгая прогулка до конца туннеля, искра света растёт и превращается в луч, когда мы подходим к выходу, и сияние обрушивается на нас, когда мы выходим наружу. Идём к вокзалу, мимо ряда такси с расцветкой Дельты, двигатели набирают обороты, когда вылетает поезд, едущий на запад. Я заказываю Люку билет до Паддингтона, отталкивая его руку от окошка, когда он достаёт десятку, камера снимает дружеский спор на тему, кто из нас оплатит поездку. Девушка за окошком отрывает взгляд от компьютера и меряет взглядом Люка, её удивили синяки, глубокие красные и чёрные пятна, плёнка в камере и запись в её голове фиксируют его избитое лицо.
Мы переходим через мост и ждём на платформе поезд на Паддингтон. На мониторе надпись, следующий поезд через четыре минуты, вспыхивает, гаснет. В последние дни мы так много говорили, что сейчас ждём поезд в молчании. Бессмысленно говорить о погоде или о предстоящей поездке, даже о выражении на лице той девушки. Смотрю на синяки, его правый глаз так заплыл, что наверно ничего не видит. На него на такого больно смотреть, но я решил стиснуть зубы и терпеть, хочу помахать ему на прощание, убедиться, что он цел и невредим, в безопасности. Чего теперь поднимать шум. Камера продолжает работать, отмечает двух мужчин на платформе, переминаются с ноги на ногу, разглядывают край; дружелюбный Большой Брат проверяет, как один мужик отправляет другого в путь, спокойное течение повседневной жизни, время записано, рутина нормального существования, каждая линия наших лиц выжжена в банках памяти.
— Спасибо, что приютил меня, — говорит Люк.
Я киваю и говорю, мол, с удовольствием. Была честь познакомиться с ним. Всегда буду рад принять, надеюсь, однажды он ещё вернётся. Приезжай, мол, на Рождество. Сходим в дом, где я вырос, отец угостит нас овощами. Сестра с мужем так там и живут, плюс их трое детей и собака. Рождество — хорошее время. Фиг с ней, с религией, это просто удобная возможность людям собраться.