— Мать с сестрой не разбуди, — говорит он.
Иду в туалет и отливаю в темноте, пытаясь не промазать по толкану и не попасть на воду. Снимаю штаны и стираю на скорую руку, крадусь по лестнице и ложусь в кровать. Жарко, я усну черти когда, крыша ещё не встала на место. Вспоминаю день, интересно, Майор ещё в дозоре? Думаю о парне, которому так зарядили по голове, что я слышал треск, может, повредили мозги, Али и наставленный на него нож. Лучше всего я помню отличные песни, грохот музыки, представляю, как я стою на сцене, терзаю гитару, молочу по барабанной установке, пишу собственные тексты и нахожу ребят, чтобы спеть их плотной толпе. Фиг его знает. Может, ребята стали бы прикалываться, но всё-таки хорошо быть живым. По фиг, кто там что будет говорить.
Проходит время, я хочу заснуть, но не могу. Внизу гаснет свет, Дракулу уконтрапупили в гробу. Слышу, как отец идёт по лестнице, слышу, как его моча стекает в толчок следом за моей, мать очень чутко спит, так что мы не смываем, если, конечно, не посрём, и пол скрипит, когда он идёт в спальню, щелчок двери, бормотание голосов и «тс-с-с» мамы. Стены тонкие, можно слышать почти всё, что происходит в доме. Накрываю голову подушкой, потом снимаю, трудно дышать. Шума нет. Встаю и раздвигаю шторы, открываю окно и облокачиваюсь на подоконник, смотрю на дома и сады, на фонари и тени. Снаружи тоже тихо, только изредка — шум машины.
Проходит время, я лежу на кровати, смотрю в потолок, потею в простыни, прокручиваю в голове лица сегодняшних девчонок, думаю о Дебби, интересно, я её ещё увижу? Та подружка Трейси Мерсер с волосами была ничего, лучшая девчонка там. Прикол в том, что у нас тут нет девчонок, одетых в стиле панк. Во-первых, на это не хватает денег, во-вторых, это не Кингз-Роуд, просто новый город, где много домов и людей и мало магазинов и клубов. Забиваю на местных, сосредотачиваюсь на лице Дебби Харри, приколотом к стене, высокие скулы, белые волосы, освещенные уличным фонарём, представляю её между моих ног, помада размазывается по кончику моего перца, трудно представить невозможное, возвращаюсь к воспоминаниям о порножурналах, немецкие и шведские модели, которые уехали в Голливуд, но выбрали не тот путь и оказались на задворках Слау.
АВТОДРОМ
Мама раздёргивает шторы, говорит, который час — и я быстро одеваюсь, хватаю подгорелый тост и пулей вылетаю из дома. Прибавляю газу, завидев дребезжащий автобус, но водила, гнусно ухмыляясь, делает то же самое. Прыгаю-таки в автобус, когда тот тормозит, поворачивая — водиле уже не до смеха — поднимаюсь наверх и сажусь в самом углу, разглядываю проплывающие мимо дома — спальни, ванные, спальни, ванные… Кондуктор ковыляет наверх и пристраивает свою задницу на соседнем сиденье. Пока я отсчитываю монетки, он тестирует суставы и прочие подвижные сочленения своего скелета, изрядно поизносившиеся на автодроме жизни, в надежде, что послужат ещё. Сунув мне билет, он ищет взглядом других безбилетников, хмурится, не находит, приглаживает седые набриолиненные волосы, скребёт алюминиевую щетину и спускается вниз.
Как только он уходит, я доедаю припрятанный тост. Эти ребята считают себя не фуфлом каким-нибудь, а государственными служащими, и страшно бесятся, увидев жующего пассажира. Особенно, если это ребёнок. Чёрт, на подкладке куртки — пятно от маргарина! Почистить нечем, поэтому снимаю куртку и начинаю высасывать жир, сплёвывая на пол. Решив, что я блюю, на меня оглядывается старая кляча с переднего сиденья, и вид у неё — того и гляди сблюёт сама — варёным яйцом и прочей стариковской фигнёй. И чего её сюда понесло? Старики обычно сидят внизу. Не хочу её расстраивать и сижу молча, хотя рот полон ворса.
Прижимаюсь лбом к холодному стеклу и гляжу внутрь домов: пустые зеркала, незаправленные кровати, мебель, постеры футбольных команд, грязная посуда и пустые шприцы, блондинка в красных чулках на коленях пред голым мужиком, четыре движения её головы — и они исчезли. Я встаю и гляжу назад, но та комната уже далеко. Картинка застревает в мозгу. То, что мне нужно — распростёртая цыпочка, соскучившаяся по стоящему члену. Хочу выбросить из головы круглый зад и торчащие сиськи блондинки, стараюсь вспомнить что-нибудь скучное, но не выходит. День сегодня такой солнечный, что оштукатуренные стены выглядят приятно гладкими, а шиферные крыши отливают серебром. Автобус останавливается у газового завода — кучи ржавых канистр и блестящих труб, где-то дальше угадывается Гранд-Юнион Канал. Через мост движется поток грузовиков в облаке дыма. Грязные клочья расползаются в воздухе, запутываясь в зарослях крапивы и ежевики, оседая в густой зелёной воде канала. Вода покрыта пеной, отбросами, размокшим картоном, жестянками и миллиардом маленьких зелёных листочков, борющихся за солнечный свет, растущих в забвении. Большие тёмно-зелёные и бурые листья вдоль канала стали домом для пучеглазых лягушек.