— Вы, пиздюки, — говорит он, хватает Смайлза за воротник и тычет ему в нос той же рукой. — Чё за на хуй? — Он отрывает значок Sex Pistols с воротника Смайлза и разглядывает лицо Королевы в свете фонаря. Смайлз зажимает рукой окровавленный нос.
Я слишком пьян, чтобы драться, и пропускаю удар в лицо. Все четверо налетают на нас. Они здоровее и старше и лучше дерутся, настоящие отморозки, которые так же любят помахаться, как мы любим музыку. Ещё можно удрать, но подножка, Смайлз летит на землю… пытаюсь его поднять, он вырубился, и через секунду я валяюсь рядом, меня пинают… Я тоже вот-вот вырублюсь, голова плывёт, даже боли нет. Наконец пинки прекращаются. Сквозь гул в голове слышу хохот и голос Уэллса — Ну, взяли, раз, два, три. Я распластан на земле, в голову сначала приходит Иисус Христос, но я не хожу в церковь, поэтому вспоминаю упражнение, которое делали когда-то в школе, меня начинают раскачивать взад-вперед, и на счёт «три» отпускают. Мне кажется, я замираю в полёте, ожидая встречи с тротуаром, но время останавливается, я парю в воздухе, и это даже приятно, тело плывёт само по себе, я не знаю, что происходит, невесомость среди лунных кратеров, тут моя спина взрывается, встретившись с земным бетоном, но совсем не больно, всё-таки повредили мне мозги, полёт превращается в погружение в мокрый и вязкий бетон, очередные дорожные работы, обставленные дурацкими полосатыми колпаками и мигающими лампочками, бесконечные ограждения, толпы оранжевых касок, отыскивающие прорвавшиеся трубы и порванные кабели, укладывающие фундаменты под новые дома, ещё дома, ещё люди, бетон жидкий и скользкий, меня засасывает, погружаюсь всё глубже, голос Уэллса тает вдали… Суки, они бросили меня в канал! Даже смешно — пока я не пытаюсь вдохнуть и мой нос наполняется отстоем. Я открываю рот — и полканала у меня в глотке.
Не время сейчас оплакивать себя — надо выбираться. Куда выбираться? Ни уличных фонарей, ни звёзд — вода мутная, заросшая всякой фигнёй. Так плохо, что хоть мама, роди меня обратно — кручусь в воде, легкие того и гляди лопнут, воздуха не хватает, накатывает животный ужас, вода вперемешку с нефтью забивает рот, заставляю себя плыть вперёд, гребу как лягушка, не зря учили в детстве, канал не отпускает меня, тянет за ноги, что-то обвивается вокруг шеи, мартена тянут на дно, разбухшие и тяжёлые, Господи, я не хочу умирать, не может моя жизнь кончиться здесь, среди утонувших детей, утопленных младенцев, не случившихся жизней… задыхаюсь, в ушах звон, извиваюсь, обмотанный пуповиной, и не могу плыть… Вижу белое пятно впереди, оказывается, плыву правильно, выныриваю, глотаю воздух, опять обрушиваюсь в воду, захлёбываюсь водой, снова дышу, снова плыву, вот уже не плыву, вот уже лежу на берегу, родившийся заново — мокрый, слабый, в сырой одежде, разбухших ботинках, кашляющий и живой.
Лежу на земле, глубоко дышу, вдыхаю запах травы, подставляю лицо тёплому ветерку. Гляжу прямо в глубину вселенной, вижу миллионы звёзд в кристально чистой и свежей черноте и стараюсь избавиться от чёрной грязи канала, забившей мне горло. Только через некоторое время я вспоминаю про Смайлза, надеюсь, его оставили в покое. Мост пуст, ясно: его тоже бросили в канал, и ощущение беды просто рвёт меня на куски. Ищу его, зову, гляжу в воду — всё напрасно. Разбухшие ботинки не снимаются, иду в воду прямо в них, не знаю где нахожу силы плыть, вижу что-то запутавшееся в траве, плыву туда, борясь с ужасом, ботинки тянут меня на дно — и нахожу Смайлза, лицом в воде, скорчившегося, покрытого растительной гнилью. Переворачиваю его лицом вверх, не лицом, а чёрной маской, толкаю вперёд к берегу канала. Он тяжёлый, а я устал, пьян, чёрт знает как избит, едва удерживаюсь на поверхности, глотаю воду, засохшие ежевичные плети царапают мне шею, но мы наконец-то подплываем к берегу, сил выбраться не остаётся, но в это время кто-то хватает нас за шиворот и вытаскивает на берег. Майор в своих треснутых очках.
— Я послал кое-кого вызвать скорую, — говорит он.
Пока я выкашливаю воду, он делает Смайлзу искусственное дыхание, давит тому на грудную клетку, что-то говорит, давит снова и снова, пока Смайлза не начинает рвать.
— Повезло вам, мать вашу.
Странно слышать, как он ругается. Но он не тратит время на разговоры, берёт Смайлза на руки, отправляется к мосту. Ковыляю за ними и перестаю испытывать к Майору чувство жалости. Он сейчас единственный, кто делает дело. Помощи от меня никакой, выжат как лимон и покрыт грязью, а он уверенно шагает вперёд. Поднявшись на мост, нежно кладёт Смайлза на тротуар, придерживая голову.