— Алочки! Класивые алочки!
Тихое хихиканье перешло в открытый смех, и ответила мама — с весельем и ноткой задумчивости:
— Ты совершенно права, Иветта… Эти арочки и впрямь — очень красивые. И их в мире столько, что сосчитать под силу, наверное — только твоему папе.
Да, папа отлично считал, и да, арочек в мире было очень много, как было очень много и книжек с ними в доме: аж целый стеллаж, забитый от пола до потолка — причём книжками тоненькими, а не любимыми мамой и папой «спра-воч-ни-ка-ми», об которые можно было и локоть ушибить.
Маленькой Иветте было, чем полюбоваться. А ещё одна такая же арочка стояла — прямо у дома, смотри — не хочу; вот только проходить через неё родители запрещали категорически.
Годами Иветта вступала в серо-голубой дым, обязательно держа за руку маму, папу или одного из учителей и, по их просьбе, зацикливая в голове цепочки чисел или строчки стихотворений и песенок — лишь позже она узнала, что делала это, чтобы не создавать помехи.
Лишь в двенадцать лет она воспользовалась порталом — сама. В кармане её штанов лежало изображение отправной точки, той самой стоящей у дома «арочки»; а в памяти — наказ отдать его взрослому с прикреплённой к одежде большой брошью в виде ромба, если что-то пойдёт не так: если на другой стороне не окажется ждущего папы, если другой стороной будет — неправильный город или даже неправильная страна.
А ещё в памяти лежал образ одного из пяти порталов площади Сенна-Лорецца.
Для перемещения не требовалась сила, ведь порталы являлись одним из вариантов рукотворных проводников — задействовались лишь воля и воображение: чёткое представление конечной точки и отношения себя к ней.
«Помни, Иветта, окружение может поменяться, и потому оно не имеет значения — более того, представление окружения может сыграть с тобой злую, жестокую шутку. Не растрачивай разум; представляй — только себя, выходящую из выбранного конкретного портала. Себя, вписанную в арку определённого цвета, определённой формы и с определёнными декоративными элементами».
Все порталы Сенна-Лорецца были тёмно-бирюзовыми и стрельчатыми, украшенными трилистником — по опорам вились «серебряные» волны, пяты были усеяны «топазами», а из клиньев гордо выступали «стальные» крылья чаек ; и Иветте нужен был «тот-конкретный», у которого этих крыльев насчитывалось — три.
Она закрыла глаза и представила, как в абсолютной темноте, в невозможном небытие высится арка — тёмная бирюза, трилистник, топазы, сталь и серебро…
…и три — три-три-три! — крыла чайки…
…и Иветта Герарди — выходящая, вписанная, существующая на фоне, стоящая спиной к, вспарывающая серо-голубой дым…
Она представила всё это и шагнула вперёд. И уже через несколько секунд крепко обнимала папу: смеявшегося, хвалившего её и обнимавшего в ответ — ещё более крепко.
Не было в перемещении совершенно ничего сложного. Порталы ведь были одинаково красивыми, но всё же отличающимися друг от друга.).
Союз Вольных Городов Ирелия — страна озёр, окружённая тремя морями: бирюза, лазурь, аквамарин, чайки, волны и ветер; Каденвер — одна из пяти цитаделей знания: туман, дым, пепел, вороны, числа и изломанные линии. По отдельности эти образы имели внятные, не призванные страшить значения — велико неизведанное, каждый ответ порождает новые вопросы, на пути не обойтись без ошибок, и мудрость, и счёт, и озарение — но вместе они, признаться, смотрелись как-то… жутковато.
(Особенно теперь, когда всё серое наперво и неразрывно связывалось с Печалью. Когда серого стало — слишком, чересчур, удушающе много.).
Иветте не стоило перемещаться в Университет. Вершиной глупости было идти туда, где рискуешь напороться на десяток — десятки! — Приближённых, и зови на помощь, сколько угодно — ни до кого не докричишься; вот только…
Как будто бы десятки Приближённых не разгуливали по острову всё проклятое время. Как будто бы кто-то сможет помочь, даже если докричаться удастся. Как будто бы кто-либо, хоть кто-нибудь, был в безопасности — в собственном доме.
…арка — килевидная, пепельная, с россыпью чёрных точек; обвивают опоры угольные змеи, затемняют пяты мелкие «агаты», и выступают из клиньев четыре вороньих крыла и шесть острых молний , и выписано — «пятьдесят два» …
Чему быть, того не миновать.
Балкон на пятьдесят втором ярусе в целом ничем не отличался от многих других: широкий, длинный, просторный и светлый, с изящными ажурными перилами под серебро… Балкон как балкон — любила его Иветта просто за то, что находился он высоко: звёзды казались ближе и встретить здесь другого студента или магистра можно было разве что раз в год.
Сердце Каденвера вторило самому Каденверу: Университет был огромен — настолько, что даже в самые шумные часы оставался на три четверти пустым. И пятьдесят второй ярус был отнюдь не последним, но именно он был для Иветты границей между небом, к тебе тянущимся и небом, тебя давящим.
И думать на ней — разделяющей, разрезающей, рассекающей — тянуло либо о будущем, которого не увидишь, либо о прошлом, которое не вернётся никогда.
(Дважды учили Создатели своих детей своему языку.
В первый раз они его подарили: открыв глаза в самом центре Материка, — в Кратере Пробуждения, в своей глубокой, обширной и мягкой колыбели — люди уже знали, что под их «пальцами» хрустят «песчинки», освещает «мир» яркая и греющая «Соланна», а над головами синеет вышитое «облаками» «небо»; и были эти слова — едиными для всех.
Как были едиными для всех и заветы Создателей, хоть они и разделили людей на восемь групп и развели по разным, непреодолимо удалённым друг от друга частям Материка. Едиными и очень простыми: не поднимай руку на братьев и сестёр своих; не отнимай у них то, что они считают «своим»; если можешь, накорми голодного, выручи страждущего, обучи несведущего — просто живи и помогай жить другим.
Создатели показали людям, как возделывать и засеивать землю, выделывать и сшивать ткани, охотиться и ловить рыбу, строить дома, рыть колодцы, ставить паруса и ориентироваться по звёздам. Рассказали, что живыми также являются животные и растения, вещества состоят из мельчайших частиц под названием «молекулы»; а Анкала — это шар, который существует в черноте «космоса» и вращается вокруг Соланны и своей собственной оси. Преподнесли и объяснили буквы, цифры, классификации и метрическую систему — всё, что было необходимо для усвоения и упорядочивания знаний об окружающей реальности.
И лишь спустя шесть столетий после Пробуждения Создатели открыли людям, что те тоже способны — на чудеса. Что в каждом дремлет сила, которая может ощутимо украсить и упростить жизнь.
Не из злобы или высокомерия так долго молчали они, а потому что упрощение чего-либо невозможно без понимания; и нет проку ни в созидании, ни в изменении, ни в разрушении, если не стоит за ними осознание себя частью мира.
Спустя восемь столетий после Пробуждения Создатели открыли первые порталы. И люди увидели и услышали свою неизмеримую, поразительную, восхитительную различность: за восемь столетий каждая из восьми изолированных групп изменила язык под свои условия, обстоятельства и предпочтения; и встретившиеся жители разных частей Материка с любопытством и радостью смотрели друг на друга — но не могли друг друга понять.
И тогда Создатели начали учить людей своему языку во второй раз — именно учить: медленно и последовательно, с помощью проговоренных вслух слов, а не прямого воздействия на разум.
Сегодня на — конечно, изменившемся и урезанном — языке Создателей говорят Университеты. Владеют им все, кто не желает быть ограниченным пределами своей страны; все, кто стремится к познанию и хочет заглянуть за расстояние вытянутой руки.