Она хотя бы уважала Университет Каденвера и сам Каденвер.
Первым всегда идёт суть намерения, в остальном порядок не важен.
И пусть по силе она в сравнении с Приближённым — ничто, её воля вполне могла оказаться ничуть не слабее.
Иветта жестикулировала, воображая почти то же самое, что и видела: Приближённого и стоящего перед ним, преклонив колено, Хранителя, за спиной которого простирался Университет Каденвера…
…и саму себя между ними.
Её горло сдавило, и растеклась по гортани вязкая, горькая, режущая щёлочь; в виски вонзились раскалённые иглы, а затылок обожгло расплавленным (тусклым) серебром; глаза превратились в жидкую массу, которая стремилась то ли вытечь, то ли нагреться ещё сильнее и испариться; отнялись и растрескались руки, раскололись ноги, вогнулись вовнутрь рёбра, вздрогнуло и взорвалось сердце…
Кажется, она упала на землю — пол — кости — холодный мрамор.
Кажется, из её рта потекла слюна — кровь — сила — магия.
Кажется, на неё смотрели расширившимися бело-голубыми глазами, находящимися близко-близко — впрочем, как она могла видеть их, если её собственных глаз больше не было?
Точно. Всё это ей только казалось.
Глава 1. Ничего не известно
…но мир, пусть он и был ранен, не изменился. Не изменились ни принципы магии, ни её источник. Вы спрашиваете, какова наша Воля? Она остаётся всё той же: берегите творцов и артистов. Берегите писателей, поэтов, бардов, художников и актёров. Берегите всех тех, кто способен вызвать в вас чувства, захлёстывающие с головой — таков наш завет.
Иолан, второй Архонт Надежды; 527-ой год от Исхода Создателей
Глаза удалось открыть с трудом и не с первой попытки, и всё перед ними расплывалось, подрагивало и норовило спрятаться за мечущимися белыми искрами. Иветта лежала на мягкой кровати в комнате, в которой было по-вечернему темно и по-настоящему тихо: слышалось лишь её собственное сбивчивое дыхание, мерное и глубокое дыхание кого-то ещё…
И шёпот Университета.
Намерение — созидающее: разжечь огонь, зажечь свет, показать (непреодолимые горы, высохшие реки, южных птиц), защитить (студентов, коллег, жителей, «тех, кто внутри»)…
…намерение — изменяющее: усилить яркость, ослабить натяжение, переместить (камень, дерево, воду, металл), избавить от (кашля, простуды, боли , прыщей)…
…намерение — разрушающее: избавиться от (пыли, грязи, лишних волос, пепла, осколков, объедков, бутылок, черновиков)…
Иветта, коротко застонав, зажала руками уши, но это не помогло, потому что шёпот шёл не извне — он был её частью. Она была хрупким, мутным, неустойчивым зеркалом, отражающим и полы, и стены, и потолки; и в ней самой взвивались и вспенивались сотни намерений, неизбежно сводящиеся до трёх сутей, объединённые Университетом и пронизанные знанием, что все они — лишь поверхность Дал-Вершада, самого глубокого моря из известных людям.
Она была зеркалом, холстом под кистью художника, землёй, на которую падала тень, принимающей стороной — но не была Хранительницей.
У неё… ничего не получилось. Точнее, получилось только частично, удалось лишь в некоторой степени: бесконечно малой по сравнению с тем, что она хотела — намеревалась — сделать.
(И не узнать теперь, чего именно не хватило: оставшейся к ночи силы, воли, воображения, знания или всего вместе; но звенела внутри не симфония Университета, а всего одна её партия, и даже это — слишком громко, слишком много, слишком…).
— …в порядке? Иветта? Проклятье! Держись, я позову целителя…
Дориан. Дориан Кёрген — портальщик, насмешник и балагур, хотя честное слово, шуточки у него в основном были ну очень дурацкими.
— Стой! Стой. Подожди…
Обычно первым предлагающий сходить куда-нибудь посидеть, расслабиться и выпить, сейчас Дориан отрезвил: несколько раз моргнув, Иветта разглядела сначала его — щуплого, темноволосого и темноглазого; знакомого и близкого человека, хорошего друга, без которого последние два года были бы гораздо скучнее и грустнее. Затем она наконец разглядела и распознала комнату, в которой находилась — одну из палат верхних этажей больницы в Башне Целительства: уютную, просторную и маломестную. В таких лежали люди, восстанавливающие здоровье после болезней, которые изначально не были особо тяжёлыми и уже остались позади — а ещё те, кто умудрился схлопотать магическое истощение, несколько раз за короткое время израсходовав полный или почти полный запас силы резко и целиком.
— Всё хорошо. — Осознание реальности успокоило и каким-то образом приглушило шёпот Университета. — Не надо целителя.
Говорить было тяжело: во рту было сухо, как в Пепельной Пустыне, а язык казался куском окаменелости из времён, предшествующих Исходу Создателей; к счастью, на прикроватной тумбочке обнаружился стакан с водой — Иветта, сознательно не торопясь, опустошила его, моргнула ещё пару раз и повернулась к Дориану.
Тот смотрел на неё с ощутимым сомнением, а она на него — наверное, с нарастающим ужасом.
Неделимый, да он же, на самом деле, на самого себя был не похож! Встрёпанный, в неказистой рубашке и штанах, — это модник-то Дориан! — а ещё с заметными кругами под глазами, бледный и, кажется, даже осунувшийся.
— Дориан… Ты в порядке? Что случилось?
Он невесело усмехнулся, провёл ладонью по лицу и тихо сказал:
— Шутишь, что ли? Ты — в порядке? И да, что случилось должен спрашивать тоже я. Ты пять дней провалялась в бессознанке, и никто ничего не знает, ничего толком объяснить не может, и… — он неопределённо взмахнул рукой и закончил медленно и сквозь зубы: — Приближённые. Воля Архонтов.
Пять дней? Целых полдекады?!
Приближённые. Воля Архонтов. Хранитель Краусс.
Опёршись на локоть, Иветта приткнула подушку к спинке кровати и села — тело слушалось заторможенно; так, словно оно и разум говорили на двух похожих, но всё же разных языках, и потому на распознавание приказов второго требовалось время.
— Рассказывай, — потребовала она, едва узнавая свой голос. — Рассказывай всё.
(«Умоляю, скажи, что все живы…»).
Ссутулившись, Дориан подошёл к креслу возле её кровати (в котором, судя по всему, сидел раньше — как долго?..) и выразил созидающее намерение — между ним и кроватью материализовался бледно-жёлтый осветительный шарик, непримечательный и непритязательный.
(Обычно Дориан создавал яркие, сложные и забавные — а то и непристойные, если позволяли компания и контекст — фигуры безумных цветов, в свете которых сидящие за столом начинали казаться существами с иных планет. Разумеется, далеко не всегда: он отнюдь не являлся глупцом и отлично понимал, когда были уместны приколы, а когда — практичность.
И либо за последние пять дней произошло что-то по-настоящему страшное и горькое, либо Дориан просто слишком устал для того, чтобы не быть исключительно практичным.).
(«Второе. Неделимый, пожалуйста, пусть правдой будет второе».).
— Про ночь тройного «П» я мало что знаю, меня-то там не было…
— Подожди. Ночь тройного «П»?
— А. Да. Мы между собой её так называем. Ночь тройного «П»: Пришествия Приближённых Печали. И ещё тройного… ну ты понимаешь. В этом шутка.
«Серьёзно? Кто вообще это придумал? Готова поспорить, что ты».
И ладно, хорошо, это действительно было… извращённо забавно.
— Так вот. Говорят, что во время передачи Университета ты внезапно заорала так, что все чуть не оглохли, а Купол не треснул только милостью Шестнадцати, и грохнулась на землю. К тебе тут же переместились аж несколько Приближённых, посмотрели на тебя, пожестикулировали, а потом, о чём-то поговорив с магистром Крауссом, перенесли сюда.
Он посмотрел на неё выжидающе и с намёком — вздохнув, Иветта покачала головой.
— Позже, хорошо? Я всё объясню позже. Расскажи, что было потом.
— Ловлю на слове. Потом…
Дориан замялся и помрачнел. Начал выбивать пальцами на подлокотнике кресла резкий и рваный ритм, но быстро себя одёрнул.