(Всё-таки Заметно) Отмороженный Хэйс, также поздоровавшись, принялся молчать и смотреть. Смотреть и молчать. И молчать и смотреть.
Это уже можно было назвать своеобразной традицией.
(«Уж прости, о Пришибленный Приближённый, но я понятия не имею, чем тебе помочь. К тому же ты пригласил — тебе и первое слово».).
Моргнув, Пришибленный Приближённый неожиданно сместил своё внимание с неё на кабинет: огляделся… то ли с недоумением, то ли с неодобрением, то ли с недовольством; а возможно, с гремучей смесью из того, другого и третьего, однако пропорция не поддавалась даже примерному определению — его было невероятно тяжело прочитать. Он словно бы был книгой, написанной на древнеирелийском: сколько ни думай сначала, что язык тот же — известный, родной, один — пощадило жестокое время разве что самую основу, и потому большой удачей было понять — хотя бы общую суть.
Да, представители Оплотов являлись также и представителями рода людского: подобие Архонтам очевидно не (до конца?) отменяло подобие обычному человеку, и это дарило облегчение — вот только ничего не упрощало.
— Скажите, эри Герарди, вы боитесь высоты?
Ничуть не помогало постигнуть ну очень извилистые тропы, по которым они гоняли свои крайне диковинные мысли.
— Нет, ваше преподобие. Не боюсь.
Спрятать удивление целиком не вышло — оно всё же просочилось в голос, Иветта слышала его и сама, однако какой ещё реакции от неё, интересно, ожидали?
«Не боюсь ни капельки; я, напомню, живу на небесном острове, но спрашиваете-то вы… почему?»
Серьёзно, откуда вообще взялась высота и какое отношение она имела… хоть к чему-нибудь?
(Кроме того факта, что они сейчас находились на небесном, мать его, острове — акрофобия проблемой не была по умолчанию, разве не так?).
— Это хорошо, — кивнул Отмороженный Хэйс и, снова помолчав, добавил: — Мне хотелось бы провести наш разговор… в другой обстановке. Если вы не возражаете.
Потрясающая связность, конечно: почти неуловимая невооружённым глазом, а точнее ухом и разумом; сама Иветта, к счастью, от Тронов была далека, и потому её собственные мысли — в отличие от — были абсолютно прямолинейными и, стоит отметить, довольно-таки низкими.
Сначала она злорадно подумала: «А кабинет тебя чем не устраивает? Совесть мучает, да?» — что истине соответствовало вряд ли: в недалёком прошлом Хэйс продемонстрировал сострадание, но не совесть и сожаление; так с чего бы вдруг ему (ему, без каких-либо колебаний заставившему хромого Себастьяна Краусса преклонить колено) давиться-то ими — теперь?
Затем же она зловредно подумала: «А если возражаю, м-м-м? Как действовать будем?» — что попросту не имело смысла, потому что всё было ясно: Отмороженный либо, как с «вынужденностью», просто проявлял специфическую вежливость (ту, которая заключается лишь в подборе слов: несогласие приравнивается к согласию и ни на что не влияет), либо и впрямь искренне интересовался мнением. То есть обстановка либо менялась вне зависимости от ответа, либо действительно висела в воздухе словно Каденвер — и вероятность составляла…
Пятьдесят на пятьдесят? Семьдесят на тридцать? Сорок на шестьдесят?
(Сто на ноль или ноль на сто?).
Иветта не могла определиться и испытывала соблазн рискнуть: дерзко отказать и посмотреть, как всё в итоге сложится — вот только если говорить начистоту, она и сама была более чем не против перемещения в какое-нибудь другое место.
Кабинет Хранителя её — хи-хи-хи, ха-ха-ха, хе-хе-хе — признаться, сильно печалил.
…намерение: изменяющее, изменяющее, изменяющее — пространство, порядок, порог, перегородка, положение …
А Университет в целом — временами немного раздражал.
Так почему бы и не пожать плечами и не ответить:
— Не возражаю, ваше преподобие.
И не ошалеть от улыбки Отмороженного Хэйса: слабой, не самой выразительной, какой-то не особо весёлой, но всё же улыбки, причём смотрящейся на удивление уместно — она пусть и не превратила бледнющее вытянутое лицо во что-нибудь по-настоящему… живое, но несомненно его украсила. Ненадолго высветлила, на секунду смягчила, на мгновение согрела до состояния, неожиданно — и опасно — близкого к располагающему.
Ну надо же. Воистину чудо из чудес.
— Благодарю за доверие. Уверяю, вы не пожалеете о своём решении.
Иветте стоило огромного труда на него не вытаращиться.
Кое-кто, при всём (вынужденном) уважении, себе очень знатно льстил: во-первых, сочетание да-я-только-за, пожалуй-притерпелась, захочешь-сделаешь-так-чего-переживать и любопытства с доверием не росло и рядом, а во-вторых, не слишком ли надменное заверение для человека, который знает её в лучшем случае поверхностно?
Не чересчур ли самоуверенное обещание — перед лицом практически незнакомки?
(«Я надеюсь, что ты меня ни о чём пожалеть не заставишь».).
(Что же ещё оставалось ей — кроме этого?).
Поднялся Хэйс медленно, обошёл стол — точно так же и встал на расстоянии, заметно большем, чем расстояние протянутой руки: чтобы коснуться её — именно такой, протянутой в приглашении ладонью вверх — Иветте пришлось сделать широкий шаг, и она успела (растерянно и запоздало) спросить себя: «Интересно, а где он высоту-то нашёл — на Каденвере?»
Не было её здесь: не рвалось в небо ничто, кроме Университета, так неужели под «сменой обстановки» его нынешний Хранитель подразумевал всего лишь подъём на пару-тройку десятков ярусов?
Каким-то… удручающе нищим было его воображение. И удивительно мягкими и тёплыми — его пальцы.
И неожиданно, трогательно, чуть ли не подкупающе осторожной — их хватка.
И мир померк только для того, чтобы вернувшись — ослепить.
Ударить по глазам чистым, искрящимся снегом, спокойно лежащим на земле… нет; нет-нет-нет, не на земле — на вершине горы: опоясанной такими же горами, лишь чуть-чуть не достающей до пепельных облаков и тонущей в тишине, в которой почему-то не было ветра, не было холода, не было недостатка воздуха; не было всего того, что должно было быть, и было — то, чего быть явно не должно.
(Откуда?..).
(Нет. Да нет же, нет, глупости, это какой-то бред…).
И разум судорожно цеплялся за окружение: сопоставлял определение с деталями, плевался пустыми словами — серо-коричневые скалы, дымчатые тучи, практически Серда, почти Берцигенский хребет; «однако неестественный не-мороз, не идёт пар изо рта, так почему не тает?..» — делал всё, лишь бы не сосредотачиваться на… на том-что-весь-фон-загораживало.
(Как — и зачем, зачем, зачем, зачем, зачем?!).
Вот только подняв голову, Иветта сразу увидела, — мгновенно, тотчас же, пугающе и сумасшедше ясно; нельзя было не заметить… — что перед ней, над ней, вокруг неё, всюду, куда ни глянь… вьётся лестница.
(Грациозно изгибается, застывшая в камне, но всё равно похожая на воду; словно бы обнимает невидимый конус, тянется вверх и вверх, и…).
И сколько ни моргай — вьётся лестница. И как ни поворачивайся — вьётся лестница.
(…ослепляющая, как снег, из которого выходит — как пух, алебастр и хар-сианские камелии; как морская пена…).
И шло (ползло и мчалось) время, однако ничего не менялось — всё также. Настойчиво. Будто смеясь. Везде. Вилась лестница.
Лестница. Огромная широкая лестница. Меловая лестница — на… вершине горы.
(Какой? Где? Откуда, и для чего, и почему, и кому могло прийти в голову — неужели Создатели?..).
(Это вообще происходило — на самом деле?).
Хэйс. Хэйс был осязаем и невозмутим: продолжал стоять напротив, хотя руку, оказывается, уже отпустил, и по своему обыкновению молчал и смотрел — он был всё тем же Отмороженным Хэйсом в Печальном Облачении, превосходно вписывающемся в пейзаж, и за спиной у него… Да. Да — вилась лестница.
(И ничего-то его здесь, разумеется, не смущало.).
Она была спиральной: начиналась у самого обрыва; очерчивала, чуть поднимаясь, край вершины и шла дальше, постепенно сужаясь — и заканчивалась в облаках над центром исходной окружности. Просто прерывалась, не приводя ни к чему, что с одной стороны лишало её какого-либо предназначения, а с другой — да и слава Неделимому, потому как тащиться к цели пришлось бы вечность.