(Он просто не впустил бы её, если бы досадовал, злился или презирал, ведь правда?..).
(И с чего же, с чего — начать?).
— Что-то случилось, эри?
«Да, — мрачно подумала Иветта. — Случилась Воля Архонтов, ночь тройного “П”, двойной “П” в виде Приближённые Печали и лично вы».
И стремительно выпалила:
— Почему вы не выдвинули против меня обвинений?
На руке у мамы звенело с десяток медных браслетов, её волосы лежали на плечах изгибистым рыжим золотом, а сама она серебристо смеялась, когда говорила: «Знаешь, что общего между сомнениями и мостами? Сжигать и те, и другие нужно максимально быстро».
Хэйс по традиции немного поиграл в «немые гляделки», а затем, чуть прищурившись, неожиданно спросил:
— А вы бы на моём месте — выдвинули?
И вот зачем?
Неделимый, зачем эти гипотетические построения из разряда «Если бы мы жили в другой Вселенной и являлись разумными осьминогами»?
— Я не знаю, ваше преподобие. Я ведь не Приближённая.
Я не нахожусь и не могла бы — по причинам несомненным, необъятным и неисчислимым не могла бы — находиться на вашем месте.
Хэйс — ну надо же — недоумённо моргнул и, сцепив лежащие на столе руки в замок, медленно проговорил:
— Приближённые — тоже люди, эри Герарди. Поверьте, мы особо от вас не отличаемся — между нашими образами мыслей и действий нет никакой фундаментальной разницы.
И о, да ладно, да неужели?! Поглядите-ка на него, обычного эрена с перемещением без порталов, Куполом Безмолвия и интереснейшей обязанностью пугать других, но не «сверх необходимого»!
Человек Иветта Герарди, разумеется, ничем не отличалась от человека Этельберта Хэйса (людям в принципе свойственно быть похожими друг на друга, как две капли морской воды, не так ли?) и легко могла догадаться, чем тот руководствовался, принимая решение…
— Я не отвечаю перед Архонтом. Мне не нужно помнить о Пепельной Пустыне. И я не представляю — Оплот.
…ведь она также всеобъемлюще и точно знала, где лежат и что собой представляют — границы дозволенного.
Нет.
Иветта Герарди, смешная, свободная, счастливая бездельница, была легкомысленна и ничтожна, а потому могла позволить себе не оглядываться: не маячили у неё за спиной ни приказчики, ни наблюдатели; не выдвигали условий и не требовали объяснений властители, обвинители и судьи; не нависали над ней, блаженно никчёмной, — сильнейшие сего мира, имеющие привычку испепелять оступившихся.
«И гордиться здесь нечем, но мы ведь не выясняем, кто из нас лучше, Этельберт Хэйс».
Мы обсуждаем места.
— Справедливое замечание, эри, — моргнув ещё раз, ответил Отбитый Представитель Оплота Печали и улыбнулся — как обычно, коротко, неожиданно и непонятно чему. — Предположите, что ваш повелитель оставил вердикт на ваше усмотрение и заранее с ним согласился — естественно, с условием соблюдения закона. Что бы вы сделали?
Потрясающе.
Знать бы, что понимается под «законом»: закон или таинственное слово того, кто правит им и может править его — в любой момент и следуя одному лишь желанию.
Впрочем, это уже было совсем придиркой: не нужно быть гением, чтобы предугадать, что (наверняка) связанный десятками клятв молчания Приближённый велит «предположить».
И Иветта задумалась: честно попыталась посмотреть на ситуацию и себя настолько со стороны, насколько это возможно для человека — ненадолго, всего лишь на пару мгновений, ведь ответ (исходящий от неё, ответ её личный) был ясен сразу же и абсолютно:
— Я не выдвинула бы обвинений.
— Почему?
«А разве не очевидно?»
— Потому что никто не пострадал. — «И пострадать не мог». — И намерения причинять вред не было. И имелись… своего рода… смягчающие обстоятельства. Так что зачем?
А также потому что Приближённая Герарди контролировала бы Каденвер.
Потому что Приближённая Герарди могла бы справиться с безрассудной студенткой и сама.
Потому что Приближённой Герарди не требовались бы защита и помощь ни от Ирелии, ни от Оплота Вины.
Потому что для Приближённой Герарди выдвинуть обвинения против «Иветты Герарди» было бы тем же самым, что подать в суд на копошащуюся под ногами мышь — решением несоразмерным, абсурдным, мелочным и откровенно жалким.
— Совершенно верно. Ваши действия не причинили вреда никому, кроме вас самой, и вы, эри Герарди, не представляете опасности ни для жителей Каденвера, ни для моих коллег. Считаю своим долгом предупредить вас, что если какое-либо из этих положений изменится, вам всё-таки придётся отвечать — либо перед вашей страной, либо перед Оплотом Вины; в зависимости от преступления. Однако в данный момент я не считаю… целесообразным обращаться к судебным инстанциям. Я прошу вас — не дайте мне повода об этом пожалеть.
Впрочем, Хэйс вряд ли руководствовался гордыней — он банально…
Мог не выдвигать обвинения — вот и не выдвинул.
А она, как ей в последние два месяца было свойственно, умудрилась забыть о вещи чрезвычайно важной и крайне простой: задаваться вопросом о рациональных причинах милосердия — подлинного, безусловного, истинного милосердия — бессмысленно.
Их нет.
И быть не может. Не найдётся — не имеется в принципе.
Никаких — по определению.
— Не дам, ваше преподобие. Обещаю.
Она никогда не хотела кому-либо вредить, только жить — всего лишь жить: заниматься делом, которое нравится и удаётся (и она пока что не нащупала в сумрачном лабиринте из тысячи тысяч профессий того-самого-призвания, но…); исполнять мечты как свои, так и чужие (и она пока что не до конца понимала желания даже собственного разума и сердца, так как не была ни мудра, ни опытна, но…); любить и быть любимой (и она пока что могла только представлять, как ощущается любовь, которая доверие — до корня, принятие — до основания и обещание — до Черты, но…) и всегда искать что-то невиданное прежде и стремиться — исключительно в небо.
Да. Да, получалось у неё откровенно паршиво — но разве неумение лишало её (хоть кого-нибудь, хоть кого-либо) этого права?
Права быть счастливой в мире, который Создатели творили — для людей?
(«И вы, пожалуйста, тоже не дайте мне повода. Повода нарушить данное вам слово».).
(«Я не знаю, что сделаю, если мне всё-таки придётся защищать знакомых, сокурсников, друзей, учителей и неизвестных».).
(Я сама не знаю, на что способна — прошу, не заставляйте меня выяснять.).
Магический огонь в камине трещал почти как настоящий, за окном осторожно посвистывал ветер, а стол — как обычно, как и прежде — был завален книгами и распоряжениями завершёнными, недописанными и только начатыми…
— Это всё, эри?
Она вскинула голову и быстро и скомкано спросила:
— Почему вы согласились на Приближение?
И пожалела тут же.
Захотела сгорбиться, извиниться и взять свои слова обратно — признать, что вопрос невежлив и неуместен, ведь как бы ни изводило, ехидно смеясь и неизменно выплёскиваясь, проклятое любопытство, не её делом было, почему да зачем когда-то (скорее всего, очень и очень давно) решил «подойти к Трону» обычный человек Этельберт Хэйс.
Который в настоящем — будучи, что бы он там себе ни думал, ни разу не «обычным человеком» — опередил её, протянув:
— Видите ли…
И прервался — на самом интересном месте.
Затем отвёл взгляд, потёр правый висок, осторожно опустил руку обратно на стол и продолжил — своим классическим ровным голосом, без радости, но вроде бы и без боли:
— Я являюсь управляющим, в основном — человеческими силами. Моя основная задача — делать так, чтобы людям было комфортно работать; чтобы все условия, которые могут быть созданы для их удобства, были созданы. Для этого мне нужно людей в первую очередь понимать.
И снова ненадолго замолчал. И снова заговорил:
— Разумеется, я никогда не буду обладать их знаниями, опытом и мировоззрениями. У них своя квалификация и жизнь, у меня своя — и обычно я мог только внимательно смотреть и слушать. Но в Оплоте Печали, в котором я — так уж получилось — волею судьбы оказался и остался, я мог ещё и… фигурально выражаясь… частично стать теми, с кем я работал. Продолжая метафору, приближался я в первую очередь не к его сильнейшеству, а к своим коллегам. Понимаете меня, эри?