При сотворении мира шестнадцать Создателей разместили в горах, опоясывающих Материк, шестнадцать Оплотов, сердцем каждого из которых является Трон — то, что преобразует чувства людей в пропитывающую их же (и, при наличии соответствующего намерения, воплощённое ими же) магию. В своё время самым удобным было признано деление на восемь пар противоположностей: Троны Радости и Печали, Надежды и Отчаяния, Любви и Ненависти, Сострадания и Ярости, Гордости и Стыда, Любопытства и Страха, Покоя и Удивления и, наконец, Уверенности и Вины.
(И один из любимых склонной к философии общественностью вопросов: что здесь причина, а что — следствие? Тронов шестнадцать, потому что Создателей было — шестнадцать; или Создателей было шестнадцать, потому что Тронов миру требуется — восемь пар?).
(И почему именно эти чувства? Почему нет Тронов Презрения, Отвращения, Восторга, Благодарности, Умиления и многого, неисчислимого другого?).
Люди сходятся в предположении, что Трон вряд ли представляет собой трон в привычном его понимании: это не кресло, в котором сидит некто, облечённый властью, это… что-то совершенно иное. Архонты никогда не давали прямых разъяснений, однако о себе говорили не как о «восседающих на Тронах», а как о «держащих их».
Никто не знает, почему так (и каковы природа и устройство этого «так»), но Трон не может работать без Архонта — кого-то, кто… видимо, каким-то образом его держит. И, по словам Создателей, все Троны неразрывно связаны друг с другом: если даже на время падёт один, расшатаются и остальные, а за ними, скорее всего, и сам мир.
(Если бы Иветта писала книгу об Архонтах, она бы, пожалуй, честно назвала её «Архонты: кто-то, как-то, что-то и почему-то».).
Изначально функцию Архонтов выполняли Создатели, а затем… На опустевший Трон всегда восходит человек, — больше-то некому — и в процессе ритуала принятия он или она меняются неизбежно и до неузнаваемости.
(Адриан Росс, бывший, очевидно, невероятно смелым исследователем, перед написанием своей книги отправил Архонту Любопытства письмо с «вопросами, за ответы на которые был бы — вместе с будущими читателями — бесконечно благодарен». В своих мемуарах он отметил, что, на самом деле, ни на что не рассчитывал — и потому испытал не обещанную бесконечную благодарность, а бесконечное удивление, обнаружив одним утром на своём кухонном столе бумагу с вензелем Оплота. Содержащую, впрочем, всего несколько строк.
Уважаемый Адриан Росс,
Ваше намерение заслуживает всяческих похвал, как и Ваше любопытство — к сожалению, как и любопытству многих прочих, ему суждено остаться неудовлетворённым.
Прошу простить мою граничащую с грубостью прямолинейность, однако мне хотелось бы отметить, что по причине выбранных Вами формулировок некоторые Ваши вопросы не кажутся осмысленными. Например, Вы спрашиваете: «Являются ли Архонты людьми?» — хотя, как Вам наверняка известно, чёткого и однозначного определения человека, которое устроило бы всех представителей соответствующих наук, на данный момент не существует. Как следствие, дать ответ здесь попросту невозможно. Ситуация была бы совершенно иной, спроси Вы: «Какие критерии Архонты считают необходимыми и достаточными для принадлежности к роду людскому, и соответствуют ли они сами этим критериям?»
Будьте точнее в формулировках. И будьте счастливы.
Кестамори,
третий Архонт Любопытства.).
(Адриан Росс включил это письмо в свою книгу — в шестнадцать Иветта прочитала его множество раз, но так и не поняла, Архонт Любопытства просто захотел поиздеваться или воистину был… сущностью со специфическим мышлением. Не смогла она определиться и теперь, уже в возрасте двадцати семи лет; и скорее всего, эта тайна останется таковой навсегда.).
Все Архонты безумно могущественны, бесплодны и бессмертны: не абсолютно, но убить одного из них никому ещё не удалось — они уходили сами, как хотели и когда хотели. Что, возможно, не так уж и нечеловечно — но как закрыть глаза на то, что становящийся Архонтом, как показала история Иолана, перестаёт быть самим собой?
(Окружающие Материк горы называются Вековечным Монолитом, потому что являются — именно монолитом: нерушимым и непреодолимым. Слишком далеки от земли их вершины и чересчур широка — гряда: даже если взлетишь достаточно высоко — задохнёшься, даже если не задохнёшься — не пересечёшь расстилающуюся толщь, а даже если пересечёшь — что останется тебе, кроме смерти в Океане, ведь вернуться назад силы не хватит уже точно, а больше на другой стороне ничего нет.
Кто знает, почему Создатели вплавили Оплоты в Вековечный Монолит, но что сделано, то сделано: надёжно сокрыты Архонты — не докричишься до них сквозь камни и снега, не дотянешься и не доберёшься. И что им, могущественным и бессмертным, до чужой искрящейся любви, изменчивой веры и исступлённой ненависти?
Простым человеком был рыболов Айзан Видикши, а главное — счастливым: подарила ему судьба добрую и весёлую жену, чья улыбка заставляла сердца провозглашать здравицы, а невзгоды — отступать в тени; озорную и умную дочь, чей язык был остёр, как нож, но направляла его воля целителя, а не убийцы; любимое дело, радующее дух, и уютный дом, места в котором всегда с лихвой хватало и хозяевам, и гостям.
Всё, о чём только можно мечтать, подарила судьба Айзану Видикши. А затем всё же у него отобрала.
В те времена Разрывы в Анкале открывались десятками — множество городов обратилось в пепел, сгинуло в ненасытной утробе Всепоглощающего Ничто; что уж говорить о деревнях вроде Клейны — маленьких и обособленных от мира, не интересных ни светилам магических наук, ни, тем более, малочисленным тогда Приближённым.
Некому было спасать жителей Клейны. И неоткуда было знать об их смерти Айзану Видикши, покупавшему в далёком Мин-Алиде браслеты для жены и книги — для дочери.
Лишь позже, спустя дни, узнал он о том, что нет у него больше ничего, кроме жизни, которая сама по себе бесцветна, бессмысленна и бесполезна.
Десятилетиями плававший по морям, озёрам и рекам, утонул он — в бутылке и ненависти к Архонтам: тем, кому Создателями мира было завещано его хранить; тем, кто завещанное вот уже годами не исполнял. Месяцами пытался забыться Айзан Видикши, но не мог, как не мог и молчать, но что могущественным и бессмертным до чужой исступлённой ненависти?
Нет до неё никакого дела ни им, ни им подобным; и потому Айзан Видикши решил, что всё ему только кажется, когда ночью к нему не из портала, а прямо из воздуха вышел некто, очевидно не являвшийся человеком. Его глаза казались слишком яркими, лицо было идеально симметричным, а голос звучал приглушённо и звеняще — так, словно бы к его рту была приставлена металлическая труба.
«Если бы ты стал Архонтом, каковым было бы твоё первое действие?» — не поздоровавшись и не представившись, спросил Некто.
И Айзан Видикши ответил честно и не раздумывая, как и следует отвечать самому себе: «Я убил бы пятнадцать остальных».
«Что ж. Я дам тебе такую возможность».
Порождение его разума коснулось его руки, и Айзан Видикши очутился в каменном коридоре перед каменными же створами ворот — высокими, узкими и словно бы нарочито простыми: не были высечены на них никакие рисунки или знаки и не оживляла их никакая окраска; лишь внешние линии где-то на трёх четвертях высоты осмеливались измениться: изогнуться, чтобы сойтись в одну точку.