Быстро шагая по базе, он старается не встречаться взглядом с другими солдатами и не отвлекаться на мелких хищных птиц, кружащих над сторожевой башней. Он хочет, чтобы возбуждение не прошло окончательно, пока он не дойдет до туалета.
На полпути у него начинает плыть перед глазами. Головокружение быстро перетекает из головы в тело и превращается в дрожь, сосредоточенную внизу живота. Через несколько секунд ему настолько приспичивает, что приходится пуститься бегом.
Он добегает до биотуалета, дергает первую ручку, но дверь заперта изнутри, влетает во вторую кабинку, но от того, что он там видит, ему становится плохо, влетает в третью, едва успевает закрыть задвижку и спустить штаны, садится на корточки над алюминиевым сортиром в полу и за один раз опустошает кишечник.
— Уфффф!
Он еле слышно выдыхает, в ушах громко стучит. Внезапно кишечник повторно опустошается — неожиданно и сильнее, чем в первый раз, при этом в животе жутко режет. В пищеварительном тракте началась революция. Торсу прищуривается и крепко хватается за ручку двери, ему чудится, что его вот-вот засосет в слив. Он старается не обращать внимания на капли жидкого кала на голых ляжках и внизу на штанинах.
Когда резь проходит, он опускает голову на вытянутую руку и сидит неподвижно целую минуту — обессиленный и расстроенный всем, что с ним произошло. По телу разливается покой, страшно тянет спать. На несколько секунд он засыпает в этом неестественном положении.
Симптомы отравления могли проявиться у Анджело Торсу раньше, чем у других, из-за того, что он дважды брал добавку мяса, или из-за того, что никогда не отличался крепким здоровьем. Впрочем, пока он сидит, скрючившись, в грязном сортире, еще двое солдат вбегают в соседние кабинки, и Торсу узнает звуки, очень похожие на те, что только что издавал сам. За несколько часов базу завоевывает золотистый стафилококк, начинается хаос. Кабинок туалетов — восемнадцать, зараженных солдат не меньше сотни, раз в двадцать минут приступы повторяются.
К четырем часам вечера около туалетов собирается толпа дрожащих ребят с зелеными лицами. В руках они сжимают рулоны туалетной бумаги и орут тем, кто занимает кабинки, чтобы те ради всего святого поторапливались.
Перед старшим капралом Энрико Ди Сальво стоят четыре человека, включая Чедерну. Ди Сальво размышляет, стоит ли просить приятеля уступить ему очередь, потому что боится не дотерпеть, но Чедерна точно откажет. Он отличный солдат, хохмач, но все-таки редкостный козел.
Ди Сальво пытается вспомнить, было ли ему когда-нибудь настолько худо. В тринадцать лет ему вырезали аппендицит, перед этим он несколько месяцев просыпался по ночам — живот болел так, что до спальни родителей он доходил, согнувшись в три погибели. Мама с подозрением относилась к лекарствам, отец — к гонорарам врачей, поэтому лечили его лимонадом. Боль не утихала, мама ложилась обратно в постель с обиженным видом: «Я тебе велела пить горячий, а ты тянешь кота за хвост. Так от лимонада никакого толку». Когда за ним приехала «скорая помощь», воспаление перешло в перитонит. Но, наверное, даже тогда живот не болел, как сейчас.
— Чедерна, пропусти меня! — просит он.
— Еще чего.
— Ну пожалуйста, я больше не могу!
— Тогда возьми мешок и сходи в него!
— Не хочу я срать в мешок. Да и до палатки мне не дойти.
— Твое дело. Здесь всем хреново.
Ди Сальво ему не верит. Чедерна совсем не бледный, он ни разу не застонал и не поморщился. Остальные ребята еле дышат от боли. Тот, что стоит в очереди первым, дергает ручку кабинки, из которой долго никто не выходит. Слышно ругательство, в ответ парень пинает железную дверь.
Нет, так плохо ему никогда не было. Селезенку и печень словно режут ножом, знобит, кружится голова. Если через несколько минут он не усядется над очком, его вырвет или еще что похуже. Может, грохнется в обморок. Они нажрались чистого яда.
В довершение ко всему после обеда он заглянул к Абибу, вместе они курили гашиш — всего один грамм, подмешанный в табак одной «Дианы». У Абиба необычная манера готовить курево: он не греет его зажигалкой, а долго растирает пальцами, потом мочит слюной. Гадость какая, сказал ему Ди Сальво, увидев это в первый раз. What? Гадость! Абиб посмотрел на него с хитрой усмешкой. Уже несколько месяцев живет на базе с итальянцами, мог бы выучить несколько слов, а он продолжает говорить по-английски. Italians don’t know smoke, ответил он.