До Рождества остается одно дежурство; я отмечаюсь при входе, надеваю комбинезон. Две акушерки, отработавшие ночную смену, сидят в дежурке, понурив головы. Вижу, одна из них плакала. Старшая смены с серьезным видом просит меня зайти. Выясняется, что ночью при родах умер доношенный ребенок, и теперь мне нужно взять на себя женщину, его потерявшую.
— Она ждет именно тебя.
Дежурная смотрит на меня.
— Говорит, что встретила тебя в вестибюле, когда приехала рожать, и ты помогла ей дойти до лифта.
Я задумываюсь.
— Но с тех пор прошло три дня. Она ведь родила сегодня ночью?
— Похоже на то. Это были затяжные роды.
Дежурная говорит, что между сменами случился испорченный телефон. Произошло недопонимание.
Она продолжает:
— Нужно провести совещание и проанализировать ход процесса.
После короткого молчания произносит:
— Они не хотят священника.
— Когда ее выпишут?
— Выписка планировалась только на завтра, но она хочет домой.
Дежурная в замешательстве.
— Она не плачет.
Прежде чем открыть, тихо стучу в дверь палаты.
Женщина сидит в кровати, опустив взгляд. Она приняла душ, и у нее мокрые волосы. На столе поднос с нетронутым завтраком. Овсянка и бутерброд с сыром.
Рядом с кроватью стоит люлька для мертворожденных детей.
Отец сидит на стуле около люльки и смотрит на ребенка. Когда я вхожу, он встает и подходит к окну. По пути сталкивается со мной и извиняется.
Некоторое время он стоит у окна и смотрит на парковку. Затем приносит одежду жены и кладет на кровать. Уходит за двумя бабушками и дедушкой, которые должны проститься с ребенком.
Придвинув стул, сажусь рядом с женщиной.
— Мы еще не сказали его сестре, что ее брат не приедет с нами домой, — первые ее слова.
— Ваш любимый малыш, — говорю я.
— Она в школе сейчас проходит средний род, — продолжает женщина.
Удаляю обезболивающие иглы с тыльной стороны ее ладони.
— Он долго боролся за жизнь, — произносит она, стараясь не смотреть в сторону люльки.
Я сижу рядом с ней и молчу.
На полу автокресло для новорожденного.
— Сегодня ночью во мне еще бились два сердца.
Во время разговора она теребит волосы, словно разбирает пальцами спутанные пряди, ее движения напоминают мне движения арфистки.
— Его взвесили, он весил около четырех килограммов. Пятьдесят два сантиметра. Большой мальчик с большими руками. Я никогда не узнаю, была ли у него дислексия, как у его отца.
Она говорит.
Я молчу.
— Ему вымыли и высушили волосы. Они вились.
Затем она спускает ноги на пол и начинает одеваться. На полу у кровати стоят ее ботильоны. Черные, разношенные, на молнии сбоку.
— Я слышала, как кто-то сказал, что ребенок лежал слева.
Она обувается.
— Сейчас я понимаю, почему не могла лежать на левом боку.
Вернувшись домой, наполняю ванну. Погружаюсь в воду, опускаюсь в темную глубину, откуда мы приходим.
Я пытаюсь понять такое эфемерное и сопряженное с опасностями явление, как жизнь, пишет двоюродная бабушка своей подруге Гвиневер.
Каждая возникшая жизнь — Вселенная. Каждая угаснувшая жизнь — Вселенная.
— Ты пришла к какому-то выводу об изысканиях Фивы? — спрашивает сестра.
— И да, и нет.
— Так верит она в человека?
— И верит, и не верит.
— А надежда есть?
— И есть, и нет.
Мне приходит на ум глава из «Жизни животных», которая называется «Последние сутки человека на земле».
— Думаю, бабушка считает неизбежным, что человек уничтожит сам себя, — добавляю я.
Текст двоюродной бабушки, однако, не свободен от противоречий. Нередко случается, что бабушкина точка зрения в одной главе вступает в противоречие с ее же точкой зрения в другой. Я могла бы ответить сестре, что бабушка, похоже, не доверяет собственному повествованию, постоянно сомневается в своем знании и копает глубже. Или ей приходит в голову подход, который мог бы пролить новый свет. Но, скорее всего, она просто не хотела делать никаких выводов, потому что нет ничего настолько одностороннего, чтобы привести к неопровержимому заключению, не бывает окончательных слов. У меня есть подозрение, что бабушка имеет в виду собственный подход, когда пишет своей подруге:
Можно иметь мнение обо всем. И противоположное мнение.
В последнем письме к Гвиневер, том, что вернулось с пометкой «здесь больше не живет», можно прочитать следующее:
Ты спрашиваешь, приблизилась ли я к чему-нибудь. Мой ответ — нет. Сегодня я знаю даже меньше, чем вчера. Наверняка знаю, лишь что солнце всходит и заходит, что человек рождается и умирает, нет ничего конечного и неподвижного, что человек — первопроходец в мире вечного движения и переменного света.