Недавно сестра спросила, что я собираюсь делать с рукописями. Собираюсь ли их публиковать.
Сперва мне не хватало путеводной нити и связности повествования, но по мере прочтения я начала сомневаться, и то, что раньше я воспринимала как беспорядочность или бессвязность, стало казаться мне основной идеей сочинения, его целью и смыслом. Что порядок скрыт в беспорядке, что в хаосе есть система. Пытаюсь объяснить сестре, что построение этого сочинения, этого своеобразного собрания неоднородных фрагментов, созвучно идеям нашей двоюродной бабушки о природе человека и его непредсказуемом поведении, созвучно жизни, более всего зависящей от прихотей существа, которое она называет случайностью. В свете этого совершенно логично, что в рукописях недостает логических связей. Связь кроется в бессвязности.
— То есть для публикации нет оснований? — уточняет сестра.
— Думаю, нет.
Не удивительно, что бабушке не удалось найти издателя. Я хорошо понимаю, почему ее сочинение отклонили.
У меня ушло немало времени на выяснение того, какая из рукописей последняя и является ли она окончательной, пока я не осознала, что никакой окончательной рукописи нет. Более того, все три являются первой и последней. Истина кроется в совокупном содержании коробки из-под бананов «Чикита», и пришлось бы издавать все ее содержимое.
— На самом деле это сочинение в работе. Фива его так и не закончила.
— Значит, ты бросила разбираться в бумагах?
— Да.
Попрощавшись с сестрой, я снова кладу рукописи в коробку и заклеиваю ее малярным скотчем. Затем спускаюсь с ней на три этажа и открываю кладовку. Когда я передвигаю вещи на полке, освобождая место для коробки, обнаруживаются семь банок рыбных фрикаделек.
Солнце идет на убыль, и на небе кровавые закаты. На столе в гостиной стоят упакованные рождественские подарки для сестры и других членов семьи.
Когда я проснулась утром, запах краски почти выветрился.
Собираюсь на работу, как вдруг звонят из больницы. В последнее время произошли большие изменения в кадровом составе, появились новые названия должностей, и мне послышалось, что звонившая женщина представилась менеджером по управлению человеческими ресурсами.
Я выключаю плиту.
Она говорит, что просмотрела дела, мое и еще двух сотрудниц, которых она называет по имени, но я их не знаю, и выяснилось, что в последнее время я брала очень много дополнительных дежурств. И, кроме того, не полностью отгуляла летний отпуск.
— Мы также видим, что в последние годы вы дежурили все рождественские праздники.
В телефоне короткое молчание, но потом она продолжает:
— Мы единодушны в том, что это несправедливо. То, что вы все время работаете на Рождество. И вы могли бы взять отпуск до середины января.
— С оплатой?
— Да, оплачиваемый.
Я стою у окна, и во время нашего разговора навстречу черной гряде облаков летят две птицы.
— И еще одно, — слышу я голос собеседницы.
Она мнется:
— Это касается супругов, которые потеряли ребенка…
— И?
— Которыми вы вчера занимались.
— Да.
Она хочет знать, не передавала ли я потерявшей ребенка женщине информацию. В частности, распечатанную с монитора.
— Маргрет? Да, я сделала для нее копии всех документов в связи с родами. По ее просьбе.
— Нужно было получить разрешение.
Не считая светящихся крестов на кладбище, мир по-прежнему черный.
В конце дня замечаю в небе странный желтый свет, и в ту же минуту звонит сестра. Она возвращается домой с работы, и голос у нее усталый. Сообщает, что циклон быстро приближается и, похоже, разрушительный ураган доберется до нас раньше, чем предполагалось, уже сегодня к ужину. Кроме того, направление ветра немного изменилось — этого они тоже не предвидели.
— Кажется, будет северный, а не западный.
Рассказываю, что у меня обнаружился накопившийся отпуск и я буду свободна все рождественские выходные. Сестра отвечает, что это прекрасно, но потом, даже не упомянув о семейном обеде, понижает голос:
— Мы не знаем, чего ожидать.
Слышу, как дрожит ее голос.
— Единственная уверенность — это неопределенность.
Тем не менее она поставила елку.
— Как обычно, украшала одна, — говорит сестра в заключение.
Ветер усиливается, и тонкие серые облака проносятся по небу, словно дым от костра. Люди зашторивают окна, стараются держаться на безопасной стороне квартиры или даже в кладовке без окон, если кто-то живет так хорошо, как говорит моя сестра. На улице в округе ни души. Небо свинцового света, и ветер все сильнее. Стекло в окне гостиной разбивается, и осколки летят внутрь, я пячусь на несколько шагов и стою у Марии с младенцем, пока ураган бьет в окно. На расстоянии вытянутой руки пролетает кусок шифера, затем еще один, словно в воздух подбросили карточную колоду. Снежным шквалам предшествует звук, похожий на шум двигателя заходящего на посадку самолета. Направление ветра, видимо, все время меняется. Давление воздуха усиливается, подобно родовым схваткам, и я вижу, как верхушки елей на кладбище раскачиваются, будто маятники, как стволы ложатся на ветру, порывы длятся целую вечность, и корни шатаются, словно молочные зубы у детей, туда-сюда, пока укоренившийся дерн не поднимается в воздух, огромные корни не теряют связи с землей и стволы не падают на землю, один за другим, как в замедленной съемке. Больше не прибавится годовых колец на стволе старейшей в городе ели, резиденции трехсот пар черных дроздов.