обрил свое решение провести время командировки сугубо в научных целях. 2. Приехав в Т., я первым делом добрался до квартиры, которую мне специально подготовили для пребывания. Внутри не было особенно ничего, кроме простейшей мебели, состоящей из старого серванта, шатающегося столика, низкого дивана и трюмо. Хранить в серванте мне все равно было нечего, за столом сидеть я не собирался, поэтому наполнение этой бетонной коробки меня устраивало чуть более, чем полностью. Понедельник я, как уже говорилось, посвящал лени. Бывал я в Т. не раз, но за время моего отсутствия многое вполне могло измениться. Нужно было провести, так сказать, ревизию. Поэтому после небольшой распаковки своей дорожной сумки я достал пачку сигарет и закурил, глядя на себя в зеркало. Выглядел я сегодня как вполне успешный менеджер среднего звена, претендующий на рост по карьерной лестнице. Ухмыльнувшись своему отражению, я оправил рубашку и вышел из квартиры. Улица встретила меня неприветливым серым светом, который, казалось, был здесь только для того, чтобы можно было пройти мимо другого человека, не задев его. Свет этот как будто бы не нес... ничего. И самое страшное, что людей, шагающих под его эгидой, все устраивало. Я почувствовал себя неуютно среди потертых прохожих: мне показалось, что если я задержусь здесь хотя бы еще на минуту, то растворюсь в этом самом ничто. Странно, будучи здесь раньше, я не видел столько грязи сразу, в одном месте. А сейчас я будто наблюдал, как всю эту пыль, вонь и никчемность растерли толстым слоем по асфальту. Я ускорил шаг и направился в центр города. Посмотрим, добралась ли червоточина до сердцевины. 3. Как и во многих других городах, в центре города Т. располагалась церковь. Большая, неуклюжая, с большим количеством мелких пристроек, она как будто щупальцами забралась в близлежащие улочки. Вокруг виднелись огромные рекламные щиты с датами принесения того или иного священного для их религии предмета. Больше всего меня смутило количество людей в дешевой одежде, сидящих рядом с конечностями этого каменного кракена. Ускорив шаг, я оказался рядом с ними. Каждый человек, находящийся неподалеку, как будто почуяв меня, активизировался и практически перешел в наступление. - Подайте на жизнь? - Отец, не найдется мелочи? В горле пересохло, трубы горят! - Не пройди мимо, Господь поможет! Они как будто окружили меня грязным, звериным кольцом, требуя то, чего не хотели добиваться сами - денег. Попроси они у меня хлеба, пачки макарон или даже стаканчик мороженого - я вряд ли отказал бы. Я знаю, что такое голод. Я видел это в саваннах Африки и в заснеженной Сибири. Я знаю, как выглядят вспухший и посиневший живот, когда ребенок долго не принимает пищу. Я помню, как мучительно он умирает. А тогда я видел мужчин средних лет, еще не старых женщин и здоровых детей, которые из-за своей лени не хотели приниматься за работу. Которым проще пресмыкаться и вызывать жалость у окружающих. Или страх. У меня повело голову от того, насколько сильно я почувствовал обилие греха, лежавшего на их плечах. Слева - ребенок, стянувший кошелек из сумки у прохожего. И все бы даже ничего, если бы рядом с ним не затесался патлатый мужик, убивший на прошлой неделе женщину из-за того, что она не хотела отдавать свой портфель с деньгами. Я смотрел на мальчика и видел, как скоро у него опустится граница дозволенного, и он станет таким же. А там - относительно молодая женщина, сверлящая меня опухшими глазами, завидуя моему новому, отглаженному пиджаку. Наверное, тогда, семь лет назад, она могла не ложиться под каждого встречного, а стать примерной матерью и хорошей хозяйкой. Но что-то пошло не так. Мать его, на этой планете что-то явно пошло не так. Я почти почувствовал, как колотится внутри меня несуществующее сердце. Сбросив с себя оцепенение, я вынырнул из тягучего омута, так ничего и не записав. Меня мог спасти только кофе. Как я уже говорил, мной несколько овладели некоторые человеческие привычки. Я направился к вульгарно блестящей вывеске «Кофейня». По пути неоднократно попытался достать сигарету из пачки, но мои дрожащие пальцы ответили мне отказом. К черту табак. Пока что к черту. Над дверью мерзким дешевым писком зазвенел колокольчик, который, мне кажется, служил только для того, чтобы радовать владельцев заведения тем, что их гости наконец-то свалили, оставив оплату и чаевые. Кроме этой мыли других в голову не приходило. Оказавшись внутри, я, как мне показалось, почувствовал себя лучше. Но ненадолго. 4. - Девушка? Официантка, явно обсуждающая свежие сплетни с барменом, сделала вид, что не слышит меня. - Ау, девушка? Примите заказ, пожалуйста. Во второй раз притвориться получилось немного хуже. И хотя я говорил громко, да и она стояла недалеко, реакция равнялась нулю. Я еще раз убедился в заявлении, что женщины прекрасно умеют симулировать. Правда, с какой целью она симулировала тугоухость или симптомы даунизма, для меня осталось загадкой. - Девушка, вы меня слышите? На этот раз официантка соизволила подойти к столику. Правда, судя по ее лицу казалось, что я недееспособен и обделался, а ей предстоит все это убрать. - Чего вам? Я смотрел на нее, как будто спрашивая: за что ты так со мной? Я ничего еще не попросил у тебя, а ты уже смотришь на меня так, как будто я звоню в твою дверь в семь утра воскресенья и прошу поговорить со мной о Боге. - Кофе. Просто черный кофе, пожалуйста. Без сахара. Официантка одарила меня взглядом, в котором была одновременно и злоба, и зависть (я уже упоминал, что хорошо одеваюсь?), и даже похоть. Боже мой, и это только понедельник. Кажется, я собрал материала уже предостаточно. Она ушла, явно держа в голове: «Вот жлоб! Дорогой пиджак, рубашка. Наверняка зашел на обеденный перерыв. Денег много. И только кофе. Черный, без сахара ему!». Черт! Ты придумала сама себе историю про меня, мое место работы и достаток, и на основании всего лишь своих домыслов ты смеешь желать мне зла? Неужели теперь все размышляют... Так же? Я вынул из внутреннего кармана пиджака записную книжку и ручку. Нервно расписав стержень в углу листа, я стал перечислять все грехи, по возможности указывая их количество, место и степень. Сначала перечисления удостоилась только лень, но я продолжал и продолжал писать все, что было увидено моими глазами и то, что я ощутил всеми фибрами моей души. Здесь была и зависть, и чревоугодие, и алчность. И гнев с блудом. И гордыня. То, что я считал своим рассудком, смешалось с грязью и пылью; в своей голове водили хороводы гордых шлюх и злобных завистников. Люди сжирали друг друга, забывая о том, кто кому брат, мать или отец. Как известно, любые эмоции - это энергия. Я словно оказался магнитом для всего, что творилось на этой планете; безудержная энергия, подкармливаемая людьми, вырывала души, замещала сердца. Блуд и чревоугодие стали достоинствами, а скромность и послушание - пороками. Я ощущал это от каждого, каждого на этой планете, даже младенцы в остервенении кусали материнскую грудь, чтобы получить больше молока. Если матери, конечно, не бросали своих детей сразу после рождения. Застряв в сером клейстере греха, я на время забыл о том, кто я и где я. 5. - А у вас ручка упала. На меня смотрела пара колюче-голубых глаз. И почему-то мне совершенно не хотелось смотреть куда-либо еще помимо них. -Слышите? Я очнулся. Оторвал от себя последние комки грязи, облепившей мое сознание. Кофе уже остыл, а значит, я пробыл здесь довольно долго. На протянутой ладони в ярко выраженными линиями лежала моя шариковая ручка. Сбросив оцепенение окончательно, я забрал ее. - Спасибо. Простите, я совершенно задумался и потерял связь с реальностью. - Ничего страшного. Я тоже часто так делаю. Помогает жить дальше. В полуметре от столика стояла девушка. Официантка одарила ее более злобным взглядом, чем меня. Ревность? Внезапно я почувствовал, что я не ощущаю рядом с ней отрицательных эмоций. Ингредиенты мерзкого клейстера атрофировались и приобрели очертания почти забытых мной добродетелей. - Будете кофе? - Буду. Сейчас я сама его оплачу. Не зря же сюда пришла... Мы сидели за одним столиком, не касаясь друг друга ни руками, ни коленями. Я нашел что-то большее, чем просто рукопожатие, просто поцелуй, просто секс. Ее как будто окружала защитная сфера, которая игнорировала и лень, и зависть, и даже гнев. Мое сознание отпустило старые привязанности, открывая двери чему-то новому, большому и теплому. Я потерял счет времени. Мы говорили о книгах, о музыке, о тех местах, где ей не приходилось бывать, но довелось услышать; сидели в моей маленькой квартире на низком диване, гуляли по улицам, вызывая недовольство бесцветных прохожих, случайно задевая их лучами нашего счастья. Она заражала мир вокруг жизнью и светом. Мир сопротивлялся, отплевывался, но иногда все-таки сдавался. Потом я предложил ей стать моей. Она согласилась. Моя командировка задерживалась. Я взял больничный, а потом отпуск по уважительной причине. Причину указывать пока что не стал. Много вечеров после я овладел ей. Она была кроткой и чуткой, беззащитной и женственной. Ее запах служил приманкой для зверя, и я - этот зверь - упивался ей без остатка. Раньше я не знал, что плотская любовь мужчины и женщины может быть настолько чувственной. Я входил в нее, покрываясь мурашками от легкого прикосновения ее кожи, гладил ее, влажную от нас обоих. Ее руки как будто знали меня: пальцы сильно сжимал