Мишу Женька знал с осени прошлого года: Петровы эвакуировались из Ленинграда. Эшелон попал под бомбежку, тяжело ранило мать. Когда Миша вспоминал об этом, он выглядел старше и серьезнее остальных ребят. Однако по странной мальчишеской логике Женька считал его безнадежным юнцом: круглолицый, курносый, с ежиком рыжеватых волос и близко посаженными глазами, Миша, казалось, был навсегда обречен оставаться в подростках.
Петровы поселились у родственников. Мишин дядя работал на артиллерийском заводе, отец был на фронте. Заботы о больной матери, братишке и сестренке легли на Мишины плечи. Ему приходилось подрабатывать на станции грузчиком, чтобы купить хлеба и картофеля.
Миша тоже не уедет из Покровки — но тут случай особый.
Паша, Костя и Миша закончат десятилетку, все у них будет упорядоченно. Только Женька и Саша выбились из этой устойчивой колеи — Саша еще в прошлом году поступил на завод.
Саша — Женькина слабость и Женькина совесть. До Саши он старался дорасти, дотянуться как до высшей точки, за которой уже нечего было бы желать себе. В других ребятах все просто: он мог перечислить их достоинства и слабости, он помнил их жесты, их манеру говорить, — все, что относилось только к ним. А вот из Саши он не мог вычленить ничего: Саша вошел в его сознание целиком, все в нем было значительно, и все такое, что не придерешься: походка, голос, лицо, жесты.
По Пашиной походке всегда можно было определить, что в данный момент занимало его: если переваливался из стороны в сторону и посматривал, нет ли вокруг чего любопытного, значит, прочитал книгу или решил хитроумную задачу; если переваливался и голову опустил, то — задумался над чем-нибудь; а если шел, энергично размахивая руками, то, конечно же, спешил домой, проголодался. Все у него было на виду: добряк и ничего не умел скрыть в себе. Костя ходит — видно, что ни о чем не думает, кроме как о том, куда идет; Левка Грошов передвигается как-то боком, и нос у него всегда поднят слишком высоко: не ходит, а скользит; Валя Пилкин вовсе без походки, все у него будто с чужого плеча — жесты, слова, голос; Миша Петров ступает осторожно, словно опасается, что раздавит какого-нибудь муравья или невзначай толкнет кого. Одна Сашина походка ничего не открывала настырному Женьке: Саша не раскачивался и не плыл лебедем, не сутулился и не выпячивал грудь, а ходил себе обыкновенно, не тяжело и не слишком легко — в общем, как надо. И не было у него позы, бравады какой, мысли затаенной в походке, а в теле ни одной фальшивой черточки.
И голос у Саши — другого не надо. Левка Грошов будто напоказ говорит: произнесет фразу и сам себя слушает, хороша ли получилась. Женька отмахивался от его голоса, как от надоедливой мухи. Голос у Вали Пилкина ровным счетом ничего не выражал. Жужжал, как ему было положено, тоненько посмеивался, где надо и не надо. Паша Карасев говорил чуть-чуть небрежно, его не слушать, а понимать надо было. Ну а Миша Петров был вовсе без голоса: его надо было и услышать, и понять. В каждом из этих голосов было что-то поддающееся оценке, а вот Сашин голос был неопределим, хотя голоса лучше, чем у Саши, Женька и не представлял себе. Он никогда не мешал ему, не стремился перебить другие голоса или привлечь к себе внимание, но его всегда было слышно, и в нем Женька ни разу не уловил спешки, растерянности, чрезмерного удивления или какой-нибудь другой неестественной нотки; его нельзя было поколебать, он не существовал отдельно от Сашиных чувств и размышлений.
Все в Саше было определенно, законченно, прочно, он никогда не подчеркивал своего превосходства над кем-либо, не рассуждал о других за глаза плохо. Вообще, Саша — это Саша, другого такого не могло быть. И что теперь он шел рядом, давало Женьке надежную опору. А два дня тому назад Женька и не предполагал, что будет так…
2
СЕМЬЯ ЛАГИНЫХ
…По пути в горком Женька, Паша и Костя забежали к Лагиным. Дома была одна тетя Лиза, Сашина мать. В июне ей исполнится тридцать восемь лет. Еще недавно она была самой счастливой из женщин, каких знал Женька. Она была любимицей трех богатырей, живших в доме. А жили здесь четверо: дед Савелий, дядя Степан, Саша и тетя Лиза. Только какая она тетя? Рядом с бородатыми кузнецами Савелием и Степаном она выглядела почти девочкой. Дед Савелий — настоящий Илья Муромец, а дядя Степан — так тот, пожалуй, еще мощнее: деду за шестьдесят, ссутулился чуть-чуть, а дядя Степан прямой, как гвоздь, только борода поменьше. Обращались они с тетей Лизой бережно, распоряжалась же в доме безраздельно она. Она укрощала своих великанов одним взглядом, одним прикосновением руки, одной любовью. Здесь, в доме у Лагиных, Женька открыл для себя столько нового! Дед Савелий любил подтрунивать над ним и упорно называл его Ершом — в отместку Женька называл его Бородой. Между ними завязались приятельские отношения, основанные на взаимопонимании. Знал Женька и кое-какие дедовы секреты.