Скай смотрит, не вмешиваясь, стоя шагах в пяти. Непреодолимое расстояние.
Она хочет почувствовать вкус его губ, но знает, что он не дастся. Даже на поцелуй.
«Скай, у тебя не будет зажигалки?»
Он смеется, говорит что-то про сакральную фразу всей их жизни, но протягивает ей трепещущий огонек, прикрывая его ладонью.
«Мне единственный поцелуй — прикурить от твоих сигарет», — декламирует она и садится в такси.
Скай остается стоять на тротуаре. Она могла бы увидеть его лицо, но не хочет.
Страшно.
Она затрясла головой, прогоняя остатки странных видений-ощущений, но боль осталась, боль и ненависть. Она впечатала кулак в диванную подушку, желанная физическая боль чуть заглушила ту, что сжимала сердце. Треск дерева и металла послышался музыкой. Мир перед глазами окрасился ярко-алыми всполохами.
Она встала.
Тело двигалось само: ей казалось — в танце. Пальцы гнули металл, рвали ткань и дерево. Ковер поддался с влажным хлопком, шкаф разлетелся в щепки от пары ударов. Осколки терминала и зеркала усыпали пол, по изрезанным рукам и груди стекали струйки крови.
Она очнулась от резкой боли в запястье и костяшках пальцев. По комнате вокруг нее, казалось, прошелся торнадо: обрывки, осколки, обломки — ни единой целой вещи не осталось. А на бетонной стене перед ней красовалась вмятина в форме человеческого кулака.
Она упала на колени, прижимаясь к стене лбом, и разрыдалась.
Боль сжала виски раскаленным обручем, прокатилась во всему телу, и Стана проснулась. В холодном поту, с трясущимися руками. Ее била крупная дрожь, тело не слушалось. Эти сны, эти проклятые, слишком реальные сны. Из-за них она боялась засыпать, но худшим — было пробуждение. Открывая глаза, она теперь не была уверена, что понимает, где кошмар, а где действительность. Чувства и ощущения там, они были слишком настоящими.
— Пора к мозгоправу.
Стана вздрогнула от звука собственного голоса, на миг показавшегося чужим, как в том сне, и неуверенно поднялась с постели. Все тело болело: мышцы ныли так, будто вместо того, чтобы спать, она пробежала пару-тройку километров на зачет по физподготовке. Несмотря на восемь часов сна, она совершенно не чувствовала себя отдохнувшей. Подремать бы еще хоть пару часиков, но преподавателям ночные кошмары, равно как и любые другие причины недосыпа, безразличны. Стана с тяжелым вздохом прикусила ноготь, потерла ноющий лоб и поплелась в ванную.
Кажется, сегодня худший день ее жизни, подумала она, умываясь и чистя зубы. Семинар по микробиологии, как не менее кошмарное продолжение ее ночного кошмара. Стана вспоминать-то про модификантов не любила, не то, что рассказывать. А спросят — наверняка, потому что преподаватель прекрасно знает, на чем она хочет специализироваться. Это у Джейка есть шанс сладко проспать непрофильные для него пары на заднем ряду.
Одежду она выбирала наугад: несочетающихся вещей в крайне скромном гардеробе просто не было. Потом провела по волосам расческой, подкрасила губы и ресницы, подхватила сумку и поспешила на лекции.
Пришла Стана одной из первых, кошмар разбудил ее раньше будильника, и теперь оставалось немного времени на то, чтобы попытаться осилить рекомендованную литературу до конца. Разумеется, это если не признаваться самой себе, что уже благополучно позабыла все прочитанное за последнюю неделю. Описание принципов модификации человека не желало укладываться у нее в голове. Три обезьяны, воплотившиеся в ее маленьком мирке: не вижу, не слышу, не говорю. Вот только говорить, похоже, придется. И уж точно не о том, что она считает модификацию злом. Сама-то сильно лучше?
Хотелось горячо утверждать, что «да», и топать ногами, но прощупывающаяся на затылке матрица охлаждала ее пыл. Сколько их осталось-то в мире, настоящих, естественных людей?
Миллионы и миллиарды, наверное, но в сравнении с теми, кто предпочел хоть как-то расширить свои возможности — пренебрежительно мало. Конечно, немногие решались именно на модификацию, пусть даже самую простую, но тех, у кого не было хотя бы чипов, улучшающих память и реакцию, уже приходилось поискать. У Станы такой стоял, с сопливого детства, которое она толком не помнила. Ее мама хотела для дочери лучшего и выгребла все заначки, но нашла лучшую клинику и лучшего хирурга. Лет с тех пор, правда, прошло немало, и сейчас у нее уже стояла рядовая модель, которой по госпрограмме снабжались все сироты, согласные на операцию. Она не соглашалась, но ее и не спрашивали: плата уже стояла, когда она попала в приют, и подлежала регулярной замене. «Чтобы не мешало росту и развитию», — как говорили доктора.
Каждый раз, лежа на операционном столе и чувствуя фиксаторы на запястьях, лодыжках, поясе и плечах, Стана чувствовала себя тем самым модом. Кто-то копошился у нее в голове, а она ничего не чувствовала, пока не вынимали плату. Потом зрение и сознание отключались, возвращаясь часами, а то и днями позже — и ей рассказывали о том, что операция и настройка прошли успешно. А она еще несколько месяцев засыпала в холодном поту, пытаясь найти в своем сознании чужие мысли. Настраивали чипы только нейры. Худшие из модификантов, на ее скромный взгляд. В них не было совсем ничего человеческого, и только Джейк был приятным исключением из правил.
Девушка покосилась на спящего лицом в парту друга и тяжело вздохнула. Она не могла не думать, что из его поведения настоящее, а что — порождение программы-имитатора личности. Говорят, такие распространены среди действительно хороших нейров, а Джейк был хорош. Даже модификация у него на грани дозволенного — сорок девять целых и девять десятых процента, на одну десятую не дотягивает до порога, за которым начинается поражение в правах. Еще не машина, но уже не человек: Стана не обманывалась на этот счет. И от этого семинар пугал еще сильнее.
Преподавательница вошла в аудиторию. Невысокая и стройная — этническая японка — она переехала сюда сразу после Победы и так и осталась. Сначала учиться, потом учить. Микробиология и генетика были ее страстью, и Стану это искренне восхищало. Модом она, кстати, не была, но не потому что не хотела. Редчайший случай, патология: ее организм разрушал саму основу модификации. Не повезло, ну, или наоборот. Как посмотреть.
Стана со вздохом спрятала учебник в сумку и легла на сложенные руки, безосновательно надеясь, что ее не заметят. Абсолютно безосновательно: госпожа Осаки посмотрела прямо на нее и улыбнулась, прежде чем поднять руку и призвать учащихся к тишине.
— Доброго утра вам, дорогие студенты, — ее мягкий голос был негромким, но доносился во все концы аудитории. — Мы успешно вспомнили курсы ботаники, зоологии и биологии. Мы углубились в анатомию и поверхностно вспомнили генетику, но вот пришла пора для курса, который никогда не оставлял равнодушными слушателей нашего университета. И это — модификация человека, — она улыбнулась, жестом включая экран за своей спиной. — На этом изображении вы можете видеть строение человека естественного, homo sapiens. К концу нашего курса, я надеюсь, все вы увидите строение модификанта высшего порядка. Как правило, мы с вами начинали с лекций, однако, учитывая тематику курса, я бы хотела провести семинар. Списки литературы были высланы вам заблаговременно, другие источники также никто не запрещал. Итак, господа студенты, кто расскажет нам, что такое модификация человека и как она была изобретена?
Лес рук, то есть ни одной. Стана едва удержалась от смешка.
На парах госпожи Осаки отвечать не любили: профессор слишком хорошо знала свой предмет и постоянно поправляла, дополняла. Высший балл у нее получить было нереально. Не в этой теме, так точно.
Она украдкой огляделась: другие студенты прятались, кто как мог. Половина, включая ее саму, лежали на столах, уткнувшись носом в сложенные руки. Другие — сползали по стулу так, что виднелась лишь самая макушка. Разочарованный вздох профессора совпал с обреченным — самой Станы.
— Станислава? — госпожа Осаки встрепенулась и снова посмотрела прямо на нее. — Расскажите нам о модификации.