— Эта сторона войны непопулярна, Станислава, — он откинулся на спинку стула и положил на стол труд непризнанного рекламщика. — В ней есть обреченность, от которой с таким трудом избавлялось общество после победы.
— То есть их имена скрывали намеренно? — да чего она так зациклилась на этих именах-то?
Скай просто кивнул в ответ.
— Но, это же?..
У нее не находилось нужных слов, зато они нашлись у непрошенного собеседника.
— Подло, да, — невесело усмехнулся он. — У меня был друг, которого это возмущало сильнее всего. Он почти ненавидел себя и всех, кто выжил, за то, что мы позволили забыть о погибших.
— Был?
— Он погиб.
Профессор замолчал, а Стана с опозданием вспомнила, кого и СМИ, и исторические хроники называли его лучшим другом. Алый… в глазах опять защипало.
— Он был прав, — голос был хриплым и чуть сорванным. — Это нечестно.
— Честность — не та категория, которой руководствуются, сочиняя официальные документы. Но вы правы, юная леди.
Кажется, он улыбался. Стана сморгнула слезы и посмотрела на него: грустная улыбка и опущенный в пол взгляд. Она, наверное, выглядела так же минутой раньше, когда вспомнила Алого. А кого вспоминал он?
— Простите, это было наивно.
— Вам положено быть наивной, это прерогатива молодости, — он справился с собой и посмотрел на нее, улыбаясь. — Я могу помочь вам с составлением списка? — Скай протянул руку.
Она просто не могла отказать ему. И так наговорила лишнего. Кем бы он ни был: модом, бабником, вредным преподом, дерущим по три шкуры со студентов — он был человеком и не заслуживал того, чтобы ему напоминали о том, что причиняет такую боль.
Человеком? Ее саму удивляло это, но сейчас Стана просто не могла думать о нем, как о машине. Она вздохнула и протянула ему бумагу и карандаш. Скай взял, аккуратно, не касаясь ее пальцев своими, будто чувствуя хоть отступивший, но все еще живущий внутри нее страх. Когда он положил лист на стол и склонился над ним, Стане показалось, что сейчас он засмеется над ее потугами: жалкий десяток имен. За все время войны погибли миллионы.
Но Скай не смеялся. Он даже карандаш в руки не взял. Сидел, вцепившись в стол, как Джейк на паре, и, кажется, даже не дышал. А потом он повернулся к ней, и девушка онемела от ужаса.
Пустые остановившиеся глаза, похожие на озера боли. Закушенная губа.
Дерево столешницы жалобно хрустнуло, профессор отдернул руку и схватил листок, разворачивая его к Стане.
— Это ваша знакомая?
Вот теперь его голос был голосом робота без малейшей эмоциональной окраски. Стана с трудом удержалась от крика, заставила себя отвести взгляд от его лица и посмотреть на то, что он ей показывает.
Портрет. То, что она в задумчивости рисовала.
С бумаги на нее смотрела улыбающаяся девушка из ее снов.
— Нет, она просто…
«Она мне снится» — это звучит на редкость идиотически.
— Юная леди, — в его голосе столько льда, что можно замерзнуть. — Не говорите мне, что где-то видели фотографию. Их никогда не публиковали.
— Я не знаю кто это, — Стана закрыла глаза и стала глубоко и ровно дышать по счету. Только гипервентиляции ей не хватало. — Я просто рисовала.
Профессор пристально уставился ей в глаза. Взгляд давил, в висках противно заныло.
— Ваша защита вас не спасет, юная леди, — процедил он, и девушка похолодела. Он… да что он собирается сделать? И ради чего, чего он хочет-то. — Где вы ее видели?
И только? Стана всхлипнула и разрыдалась от облегчения.
— Во сне, — она попыталась заглянуть ему в глаза, надеясь, молясь, что он все-таки ей поверит. — Она мне снится!
Сквозь слезы она увидела, как он кладет лист на стол и закрывает лицо руками. Ощущение давления и головная боль пропали, паника отступила. Профессор же сидел, сгорбившись, опираясь локтями на стол.
Почему-то захотелось извиниться перед ним, но снова увидеть его мертвое лицо она боялась сильнее. Стана собрала бумаги, кинула недочитанные мемуары в сумку и сбежала до того, как Скай попытался хоть что-то еще сказать.
Впрочем, он был модом. Наверное, он успел бы ее остановить.
Но он не пытался.
========== Акт седьмой — Aures habent, et non audient (Есть у них уши, и не услышат) ==========
Но там, где все горды развратом,
Понятия перемешав,
Там правый будет виноватым,
А виноватый будет прав.
(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)
Последнюю неделю Стана спала плохо, слишком чутко, то и дело просыпаясь от любого шороха. Красочные кошмары ушли, но им на смену пришли едва ли не еще более странные сны. Действующие лица не поменялись, правда, теперь ее ночи напоминали альбомы с фотографиями: десятки, сотни, тысячи кадров. Смеющийся Алек, Джейк с отсутствующим выражением лица, плачущий Скай, улыбающийся Скай, смеющийся Скай, плачущий Алек, чьи-то поцелуи, объятия. В этих снах не было крови, в них и смысла-то не было, только знакомые и незнакомые ей люди в разные моменты жизни.
Казалось бы, время радоваться, но такой калейдоскоп картинок выматывал едва ли не сильнее, чем прежние ужастики со смыслом. Те хоть было интересно смотреть. Каждый раз, ловя себя на таких мыслях, Стана смеялась. Кто бы сказал ей, что она будет скучать по своим кошмарам — убила бы. Но ведь скучала. И, ложась спать, почти надеялась, что снова окажется перед приснопамятным зеркалом, чтобы увидеть в нем Алека.
Алек… это была вторая причина ее тоски. Она уже вторую неделю отправляла к нему Джейка, даже зарплатой поделилась. Просто не получалось заставить себя снова поехать и переступить порог его дома. Было страшно и как-то безнадежно. То, как она ушла, не выдерживало никакой критики, и следовало бы извиниться. Но то, от чего она ушла, удерживало от поездки лучше любых других причин и запретов.
Любовь — это не то, что она ожидала найти на этой работе. Любовь к моду — это то, что для нее невозможно в принципе. Алек не был человеком, но Алек и не был в этом виноват, равно как и в ее нелепых, внезапно проснувшихся чувствах. И вообще, Алек был ее работой, а не просто случайным знакомым. И она должна быть рядом с ним. По расписанию, а не по велению левой пятки. Пошатнувшееся мироздание — не повод увольняться и терять ставший уже привычным уклад жизни.
Терять все.
Наверное, можно было бы связаться с куратором и попросить сменить ей подопечного, сказать, что она все же не справилась, но Стана боялась. Не того, что ее не услышат или пошлют к черту, совсем нет. Скорее того, что ей просто скажут: «До свидания», — и с мечтой о полном высшем образовании придется распрощаться. Из-за того, что она влюбилась в модификанта. Прекрасно, просто прекрасно.
Девушка фыркнула и набрала сообщение Джейку с просьбой никуда сегодня не срываться. Лучше она съездит сама, заодно и извинится, спросит, как его дела, объяснит, почему ее заменял друг. И поинтересуется, какого черта он перед этим другом разыгрывал слепоглухонемого.
С Джейком после той приснопамятной лекции она виделась всего раз. Он не стал ничего объяснять, а на ее прямой вопрос о том, что там произошло, ответил коротко: «Раздражает». Расспрашивать подробнее Стана не стала, каждый имеет право на свои маленькие заскоки, и если у Джейка таковым был пунктик про недостаточное внимание к жертвам Третьей Мировой, то это мило и безобидно, похвально даже, в какой-то мере. Сама она, при этом, так и не оставила идею доклада про погибших героев, но информация находилась с трудом. Порой у нее возникала подлая мыслишка отловить-таки Ская и расспросить с пристрастием, но страх всякий раз побеждал, и она сдвигала этот вариант на потом. На «когда-нибудь», то самое, которое никогда не случится.
Она вздохнула, отложив незаконченную работу в сторону, к высоченной стопке книг, переложенных закладками до такой степени, что вся конструкция, напоминала неопрятного дикобраза. Венчала это творение воспаленного разума кружка с недопитым чаем. Стана рассмеялась, быстро собралась и вышла. Поездку к подопечному переносить не стоило, бегала от этого она и так уже долго.