Когда ей передали файл с описанием и координатами ее будущего места работы, она слегка расстроилась: ездить пришлось бы далековато. Но увеличение оклада, а потом и изумительный пейзаж этого странного места — это была сказка. И эта сказка ей очень нравилась.
Стана бы соврала, если бы сказала, что ее совсем не удивил придирчивый охранник на въезде в поселок, десяток раз перепроверивший все документы, прежде чем ее пропустить. Удивил, да, но высота забора и дома, которые скрывались за ним, эти фантастические, волшебные дома, цену которых девушка боялась даже представить — эти дома объясняли все.
Стана успокоилась. И поверила в свою сказку. Ведь была весна, а весной, как известно, случается все самое хорошее в жизни.
Такой же весной много лет назад закончилась война. Самая жестокая и кровопролитная война в истории человечества. Война, оказавшаяся дорогой к новому миру, безграничному, единому и куда как более доброму к людям. Миру, оплаченному дорогой ценой, но как известно, чем выше стоимость — тем более дорожат приобретением. Стана была хорошей ученицей в школьные годы, но даже самый последний двоечник без шпаргалок мог перечислить имена героев войны и ключевые сражения. И добавить, что третья мировая закончилась девятнадцатого марта. Весной.
И в тот же самый день, но годами, многими годами позже, Стана впервые стояла на пороге этого дома.
Но весна уже кончилась, и сейчас Стана не задерживалась на ведущей к дому тропинке, да и ключ-карта проскальзывала по щели замка в отработанном до автоматизма жесте. И улыбки на губах девушки в модной шляпе и теплом осеннем пальто светло-бежевого цвета уже не было. Она перешагнула через порог с тяжелым вздохом и привычно свернула направо, в кухню, по опыту зная, что в гостиной будет пусто.
Тогда, полгода назад, она сняла ботинки у самого входа и на цыпочках, утопая в высоком ковре, прокралась в гостиную. Пустую и темную. Задернутые гардины не пропускали в комнату солнечный свет, а воздух (то ли невзирая на постоянное кондиционирование, то ли как раз из-за него) казался тяжелым и сухим. В тот далекий день она раздернула эти гардины и распахнула окно, впуская в комнату весенний ветерок, а потом обернулась и замерла: солнце играло на черной отполированной мебели и белых, разукрашенных багровыми пятнами цветов, стенах. Играло и искрилось в единственном открытом ящике шкафа, дробясь ворохом блесток на сваленных в кучу в какой-то невзрачной шкатулке украшениях. Орденах и медалях — как оказалось, когда она подошла ближе.
Наверное, если бы Стана хуже знала историю, или если бы ее родной отец не погиб на той самой войне, оставив дочери ненамного меньший набор наград в наследство, она бы приняла это за подделки или детские игрушки. Но историю она знала хорошо, а такие же медали лежали на бархатной подложке в шкатулке красного дерева у нее дома. И она, с детства чистившая их, узнавала каждую. Орден Славы, Орден Мужества на трехцветной ленте — высшая степень. Алая звезда — тревожный гранат в обрамлении мелких бриллиантов и алых рубинов, награда, которых был вручен едва ль десяток за все годы войны.
Наверное, именно Алая звезда выбила ее тогда из равновесия. Небрежно валяющаяся в куче других орденов и пожелтевшей бумаги. Припорошенный сверху пылью символ высшей славы и доблести с порванной лентой. Кажется, она тогда заплакала, но этот момент стерся из памяти, равно как и причины, побудившие ее взбежать по лестнице на второй этаж и распахнуть дверь, готовясь высказать хозяину этого дома все, что она думает. Зато то, что было дальше, напротив, врезалось в память намертво: комната — не менее темная и с затхлым сухим воздухом, штора, чуть менее плотная, но намертво зацепившаяся за карниз.
Она дергала ее долго, пока та, наконец не поддалась с резким треском рвущейся ткани, цепляя оконную ручку и распахивая раму. Ворвавшийся в комнату ветер подцепил листы бумаги с подоконника и швырнул их вглубь комнаты, и Стана, красная от смущения, повернулась, понимая, что ее уволят, вот точно уволят за такое. Повернулась — и закричала. Потому что посреди комнаты стоял, держа в руках несколько пойманных листов, странный парень лет двадцати на вид со спутанными волосами и закрытыми глазами. Стоял, не двигаясь и, казалось, не дыша.
И сама Стана также стояла, не шевелясь и глядя на него ровно до тех пор, пока он не дернулся в какой-то странной, проходящей по всему телу судороге и не начал заваливаться вперед, прямо на нее. Она рванулась в попытке его поймать, но парень оказался неожиданно тяжелым для своего хрупкого телосложения. Стана свалилась, а он рухнул сверху, вжимая ее в пол и дрожа всем телом.
Стана уже нащупала в кармане спасительный коммуникатор, когда парень сверху вдруг перестал дрожать и замер. А потом резким движением уперся руками в пол и поднялся, нависая над ней.
— Вставай, — приказал ей он странным механическим голосом, и она послушно вылезла и села, прислонившись спиной к стене.
Он же рухнул обратно, выгибаясь в сильной судороге и цепляясь пальцами за ворс ковра, а потом замер, не двигаясь и тяжело дыша.
Тогда, в тот далекий день, Стане было очень страшно звать его. Страшно открывать рот и нарушать эту мертвую тишину, разрываемую только неровным дыханием этого странного парня. Но она пересилила себя.
— Эй, — неуверенно шепнула Стана, хотя этот шепот и показался ей почти криком. — Все в порядке?
Он кивнул, утыкаясь лбом в ковер, рывком поднялся и сел, разворачиваясь к ней. А потом он открыл глаза и Стана замерла, неосознанно протягивая ему руку и часто моргая. Замерла и всхлипнула, потому что на нее смотрели совершенно пустые серые глаза с неподвижными зрачками.
Тогда она и поняла, зачем она здесь. Поняла, кто ее подопечный, живущий в этом странном доме.
В тот день парень не произнес больше ни слова, послушно делая все, о чем она его просила. Шел вниз, ел, кажется, не чувствуя ни вкуса, ни температуры невозможно горячего рагу. Даже в душ пошел сам и с удивительной точностью нащупал все нужные бутылочки с шампунями и остальной косметикой.
— Я еще приду, — сказала ему Стана на прощание. — Закрой за мной дверь, пожалуйста.
Он закрыл, и она уехала, почти успокоившись.
Вот только, возвращаясь, она никак не ожидала обнаружить его спящим на ковре рядом с входной дверью. Он вот тут и просидел, ведь день, пока ее не было, поняла тогда Стана и чуть не расплакалась от бессилия. На то, чтобы привести себя в норму, ей потребовалось пять минут. На то, чтобы понять принципы взаимодействия с подопечным — неделя.
Сейчас, спустя полгода, она знала этот дом и его слепого и молчаливого хозяина лучше, чем саму себя. Он был слеп, но ориентировался в доме лучше нее: Стана могла попросить его принести книгу из дальней комнаты второго этажа — и он приносил, не натыкаясь на стены и не теряясь. Он всегда молчал, но слышал отлично. Понимал, что она говорит, в этом девушка была уверена, но никогда не отвечал и никак не реагировал — за полгода Стана не увидела на его лице ни проблеска эмоций.
Дольше всего она подбирала фразу для прощания. «Иди спать» — означало, что до следующего ее визита он пролежит в кровати. «До скорого» — будет сидеть там, где она его оставила.
Правильным вариантом оказалось «отдыхай». Однажды она даже обнаружила его на диване в гостиной с книгой в руках и задумалась, правда ли он слеп. Но неподвижные зрачки говорили сами за себя, а преподаватель общей биологии в университете в ответ на вопрос, существуют ли глазные импланты, дающие такой результат, повертел пальцем у виска.
— Даже модификант высшей категории, — сказал он ей. — Даже очень старый модификант будет двигать глазными яблоками. Это остаточные рефлексы, моя милая, от них не избавиться и за сотни лет, даже намеренно.
Стана улыбнулась, вспоминая свои изыскания, и поднялась на второй этаж, привычно дергая на себя вечно незапертую дверь. Та поддалась с легким скрипом, впуская ее в комнату. Подопечный обернулся на звук и чуть склонил голову набок. Он всегда смотрел на нее этим немигающим птичьим взглядом, который отдавался странной щекоткой в затылке. Стана даже грешила на микроэлектронику в имплантах, но проверка в университетском медпункте ничего не нашла, а друг-нейрокодер только рассмеялся. Про то, что она временами подозревает в подопечном великого хакера, умеющего во взлом чужих мозгов, она и рассказывать не стала. Тем более, что ее подозрения были на редкость безосновательны. Ничего, помимо жалости, Стана к нему не чувствовала, повышенной забывчивости не наблюдалось, да и жила она как обычно, не делая ничего для себя странного или нехарактерного. Хотя, теория заговора была забавной и Стане даже немного нравилось наблюдать за своим подопечным, подводя под каждое его движение с десяток дополнительных мотиваций.