Отмер он лишь спустя пару минут: быстрым отточенным движением поставил чашку и захохотал, сложившись пополам. Да так заразительно, что Стана засмеялась сама, сгрузив свою ношу на диван и рухнув следом за ней. Какие-то банки, бутылки, чтобы поставить ветки в воду, они искали вместе. Облазали все шкафы, но нашли и разместили. А потом все-таки уселись пить чай посреди этого импровизированного леса, и тонкий аромат жасмина и ванили мешался с запахом вербы.
В этот миг, растянувшийся в вечность, Стана забыла про все. Она просто смеялась, торопливо глотала кипяток и строила страшные гримасы, вызывая смех у сидящего рядом мужчины. Она осталась на ночь — она не смогла не остаться. Но Скай был джентльменом, и уступил ей диван, сбежав спать в кабинет, лишь напоследок чмокнул ее куда-то в макушку и растрепал волосы.
Он был настоящим героем, принцем из сказки практически. Честным и благородным.
Но, засыпая в одиночестве среди догорающих свечей и черно-белых пушистых веток, Стана об этом почти жалела.
Ей снился сон: мир вокруг был окрашен в красный. Багровые тени метались по стенам, алые отблески неровно ложились на окна, мебель, держащие ее чьи-то руки. Она зарычала и рванулась, но чужая хватка оказалась крепкой.
На периферии сознания выла тревожная сирена, перед глазами мелькали сообщения о критических ошибках. Мелькали — и пропадали, скрытые алым маревом.
Руки у нее на груди сжались крепче, предвосхищая ее рывок. Она отчаянно завыла, дергаясь, пытаясь освободиться от этой хватки. Искры разума вспыхивали — ошибка, ошибка, критическое состояние системы — и гасли, и тогда проснувшийся зверь поднимал свою голову и требовал крови. Этот зверь жил внутри нее, трогал ее вещи, говорил ее голосом. Этот зверь не умел думать. Только ненавидеть и убивать.
Требуется перезагрузка.
Темнота.
Алые сполохи, похожие на пламя. Багровые тени, как лужи крови.
Она метнулась: вперед, вниз и вбок — высвобождаясь из чужих рук, уходя от новой попытки поймать ее. Отскочила к стене.
Ошибка. Обнаружено несертифицированное программное обеспечение. Выполняется удаление. Критическое состояние системы.
В голове прояснилось, она сжала ладонями виски, и фигура напротив нее чуть расслабилась. Он передумал ее ловить? Она улыбнулась и хихикнула, потом засмеялась дольше и громче, чувствуя, как из глубины души поднимается волна опаляющей, жаркой ярости.
Они сделали ей больно. Они заплатят.
Кто — «они»?
Удаление завершено. Требуется обновление системы.
На периферии зрения что-то шевельнулось, и она отреагировала раньше, чем успела осознать, что делает. Кулак врезался в чей-то живот, заныли отбитые костяшки. Локтем в затылок, потом вцепиться туда же пальцами, швыряя чье-то тело на пол, и кинуться сверху, погружая пальцы в незащищенную шею. Рвануть, чувствуя, как поддается плоть с влажным, чавкающим звуком, и отшвырнуть от себя, вытирая кровь с пальцев о чужую рубашку.
Синхронизация завершена, система готова к работе.
Разум вернулся, алые тени испарились, будто их и не было. Она вздрогнула, глядя на свою ладонь, на грудь мужчины, неподвижно лежащего под ней, щедро залитую кровью, будто вишневым соком. Она смотрела на разорванное горло, и из глубин живота рвался на волю крик ужаса. Внутренности скрутило тугим узлом, рот наполнился тягучей предрвотной слюной.
Она тяжело сглотнула и посмотрела в лицо своей жертвы.
И закричала.
Скай смотрел на нее, и его глаза были еще живы, кровь пузырилась в страшной ране, выплескиваясь небольшими порциями с каждым ударом сердца. Кровь стекала на пол, капли стучали, отсчитывая ход времени.
Кап — она больше не пузырится.
Кап — струйка иссякает.
Кап — останавливается взгляд.
Она кричала. Долго, страшно — но никто не отзывался, никто не приходил. Она обнимала его, баюкала мертвое тело в своих руках, прижимала к груди. Он был легким, в его глазах была пустота, но ее не должно было там быть. Ведь она была рядом, ведь они были вместе, а там, где есть они — нет пустоты.
Лучик закатного солнца скользнул по его лицу, но глаза — пустые глаза — не захотели светится подобно ему. В них не было понимания. В них не было любви. В них не было даже страха, хотя сошел бы и он. В них было пусто. Скай, Скай, что с тобой, ты же знаешь, что я боюсь пустоты еще больше, чем людей?
— Скай, улыбнись мне…
У него всегда были слишком бледные губы, а она смеялась и утверждала, что в трупной синюшности не может быть эстетики. Она погрузила пальцы в лужу, натекшую на пол, и провела ими по его губам. Красный — красивый цвет. Пол был красным. И стены. И обивка белого дивана — тоже красная. Так и раньше бывало, но отчего-то не вспоминалось — когда.
Теперь так было и будет всегда.
Она рассмеялась, и эхо гулко разнесло ее смех по комнате.
Он говорил, что красный цвет слишком агрессивный, но сейчас он успокаивал, а вот зеленые пятна деревьев за окном наоборот раздражали. Ей хотелось выкрасить и их, но нигде не хватит краски на весь мир. Что же делать?
Ответ пришел неожиданно, от переизбытка чувств она страстно поцеловала ледяные губы Ская и уложила его на пол, осторожно, ласково.
Влажные пальцы прошлись по оконному стеклу, оставляя неяркий след. Скай… у него уже не хватит крови, чтобы выкрасить это стекло в красный.
Но есть ведь еще и она, верно?
Ногти легко вонзились в кожу на запястье, а боль на миг окрасила мир алой дымкой. А где зверь? Почему его нет? Почему ей так страшно и так больно?
Она затрясла головой: это было слишком сложно и ей не хотелось об этом думать. Хотелось покрасить окно, но кровь из вены текла слишком медленно и неохотно.
— Это ничего, любимый!
Она знала, как сделать это быстрее. Она повернулась к окну и вцепилась пальцами в собственное горло. У нее в школе было плохо с биологией, но она знала, что из ран на шее кровь бьет фонтаном.
Это все ради него. Ради них.
Они здесь, а значит — здесь не будет пустоты.
Вспышка боли окрасила мир алым, а потом он налился чернотой, и она едва успела нащупать ледяную ладонь Ская. Это ничего, что мир черный, главное — они будут.
Она еще успела подумать, что неровно выкрашенные в алый их красной кровью стены можно оставить пустоте.
И умерла.
Сердце бешено колотилось. Рассвет окрасил белые стены в розовый, и это был почти красный — тот самый жуткий цвет из ее сна. Стана закрыла лицо руками и разрыдалась, громко, сильно, до икоты и неразборчивых то ли всхлипов, то ли проклятий.
Кошмар был хуже, много хуже, чем все ее предыдущие сны. Страшнее и сильнее. Она не знала, как будет смотреть на собственные руки без истерики. Прижатые к лицу ладони намокли, и снова вспомнился сон, кровь, стекающая с пальцев, по запястьям. Так много крови…
Она беззвучно закричала, вцепившись в одеяло до побелевших костяшек пальцев. Тело били судороги, ужас сковывал, сердце пропускало удары и бешено стучало, пытаясь нагнать само себя.
— Стана, — кто-то вцепился ей в плечо, кто-то звал ее по имени, но звуки доносились глухо, будто издалека. — Стана!
Она открыла глаза и заорала в голос, увидев нависшее над ней лицо. Сон снова ожил, но теперь он был реален. Глаза Ская, губы Ская…
Разорванное горло и кровь, кровь, кровь.
Стана захлебывалась рыданиями, и ощущение объятий, ощущение его рук, обхвативших ее, удерживающих — только усиливало истерику, ведь ее сон начинался точно так же, и Скай, кажется, это понял. Он отпустил ее и куда-то ушел, вернувшись спустя мгновение со стаканом воды. Немного успокоившаяся девушка взяла его с благодарственным кивком, попыталась отпить, но зубы клацали по краю, а в рот не попало ни капли — только футболку забрызгала.
Профессор забрал у нее стакан и поставил его на столик, усаживаясь прямо на пол рядом с диваном. Он ничего не говорил, просто смотрел тяжелым, немигающим взглядом, пока она, силясь справится с собой, косилась на него и тут же отводила глаза, кусая кулак, сдерживая приступы накатывающей истерики.
— Извините, — хрипло шепнула она спустя то ли мгновение, то ли час. — Я… я сейчас уйду, просто…