Она не могла говорить о попытке вытащить Алека. Она не могла говорить о самом Алеке. Она не могла говорить о своих снах. В последнем Стана была не уверена, но именно это — не хотелось и пробовать. Она усиленно пыталась забыть и о кошмарах, и об их содержании, благо жуткие сны прекратились и возвращаться, вроде бы не планировали.
Стана вздохнула, натягивая водолазку, и, накинув на плечи пиджак, пошла в аудиторию. Сегодня по расписанию была микробиология. И снова — «модификация человека». Эта тема преследовала ее. Она уселась в самом центре первого ряда и достала планшет. Госпожа Осаки сосредоточенно подключала проектор, студенты шумели и обсуждали грядущую аттестацию, но, когда профессор выпрямилась и встала за кафедру, все разговоры, как по волшебству, стихли.
— Уважаемые студенты, — тон был почти торжественным. — Профессор Блэк сделал нам настоящий подарок! Он передал нам часть материалов по исследованиям, проводившимся над модификантами первого поколения. Эти записи были доступны лишь членам академии наук. Теперь мы также сможем увидеть и изучить их. Это великолепный шанс, и я надеюсь, что вы его не упустите.
Она щелкнула кнопкой. Стало темно, единственным пятном света была проекция на стене, с которой на них смотрело сосредоточенное и спокойное лицо Блэка. Тот смотрел не в камеру, куда-то ниже. Потом он отступил на шаг и поднял глаза:
— День тридцать второй, — скучающе произнес он. — Показатели жизнедеятельности объекта в пределах нормы. Возможности модификации снижены. Разум сохранен, — ректор коротко усмехнулся. — Был, по крайней мере. Включай! — приказал он кому-то.
Камера отъехала. Стана увидела смутно знакомую комнату, посреди которой стоял операционный стол и какие-то приборы. Она узнала систему мониторинга жизнеобеспечения, но эта выглядела куда как более навороченной, чем та, что стояла у нее в палате. От приборов тянулись провода и полые трубки.
Камера развернулась: на столе был привязан-прикован человек — ремни чередовались с металлическими скобами. Он выглядел исхудавшим. Обритую наголо голову удерживала сложная конструкция из ремней, к вискам и груди были прикреплены электроды. По венам в его руках тянулись стройные ряды игл, к которым и вели те полые трубки. Спиной к камере стоял мужчина в белом халате и шлеме. Мужчина повел рукой, будто отодвигая невидимую занавеску, и система жизнеобеспечения ожила: замигали лампочки, что-то зашумело, а по трубкам потекли десятки разноцветных жидкостей.
Прикованного мужчину выгнуло, подбросило. Ремни затрещали.
Стана, зажав рот руками, смотрела, как его бьют судороги, как он стонет, рычит, периодически бессильно опадая на стол. В такие моменты он казался сломанной куклой, но миг покоя — и все повторялось заново.
— Отключи, — бросил холодный голос Блэка.
И Стана помнила его. Этот голос. Это слово.
Она зажмурилась. Это был сон, это был просто сон.
Этого не могло происходить.
— Живучий, — восхищенно протянул второй знакомый голос.
Стана открыла глаза: мужчина в белом халате подошел к операционному столу и стягивал шлем, глядя на подопытного, губы которого кривила то ли усмешка, то ли гримаса боли.
— Да, — сухо бросил Блэк и вошел в кадр.
На нем были хирургические перчатки, в руке он держал скальпель. Стана закусила губу, чтобы не закричать. Блэк провел скальпелем по груди прикованного человека, но крови из разреза не потекло — только какая-то странная черная жидкость, переливающаяся на свету всеми цветами радуги.
— Как вы можете видеть, организм объекта отторгает введенные седативные препараты и стремится избавиться от них при любой возможности.
Рана начала срастаться на глазах, напоследок выплеснулась тонкая струйка крови. Блэк стер ее пальцами — под красными разводами была ровная, нетронутая кожа. Мужчина, снявший шлем радостно заржал.
— А так? — спросил он, нажимая на какую-то кнопку.
И развернулся лицом к камере.
Стана почувствовала, как задрожали руки, а из глаз потекли слезы. Она знала это лицо. Она знала эти невозможно синие глаза. Она знала эти губы, только обычно они не презрительно кривились, как сейчас, а улыбались — весело и нежно.
Она закрыла глаза, сползая по стулу. Она не дышала — не могла дышать. Она больше не плакала — слезы кончились. Ей хотелось умереть, ей хотелось проснуться, потому что это просто не могло быть правдой.
Потому что Джейк — ее Джейк — не мог быть таким.
— Нет, ну какой же живучий, — насмешливо произнес Джейк в кадре. — О, очнулся, надо же.
Стана бросила взгляд на экран: Блэк небрежно выдергивал иглы, разрывая кожу. Из ранок сочилась все та же черная жидкость. Джейк стоял в изголовье и глумливо улыбался, глядя в лицо подопытного, который часто и поверхностно дышал.
— Су-ка… — по слогам прошелестел на грани слышимости механический голос.
— Блэк, оно разговаривает!
Она была почти счастлива, что ее друг пропал, потому что она не смогла бы находиться рядом с ним после этого видео. Она почти жалела, что он пропал, потому что ей хотелось убить его своими руками.
— Отойди.
Строгий приказ ректора заставил Джейка отшагнуть в сторону. Камера задвигалась, приближаясь к лицу «объекта». Правильные черты, впалые щеки, изящно очерченные потрескавшиеся губы.
— Что еще скажешь, тварь? — бросил за кадром Джейк.
— Вы… сдох… — прикованный закашлялся. — Сдох-не-те…
— Как видите, разум сохранен, — равнодушно констатировал Блэк.
Раздавшийся скрипучий смех прошелся по нервам наждаком. Стана почувствовала, как по телу бегут мурашки и обхватила себя руками. Стало холодно, сердце пропускало удары, ее била крупная дрожь. «Объект» закашлялся, пошевелился, а потом густые темные ресницы разошлись, и Стана взглянула в такие знакомые серо-стальные глаза.
Последним, что она видела, было встревоженное лицо метнувшейся к ней госпожи Осаки, а потом сознание заволокла милосердная тьма.
========== Акт пятнадцатый — Alienatio mentis (Помрачение ума) ==========
Вы не хотите мне внимать?
Не стану, дети, спорить с вами.
Чёрт стар, и чтоб его понять
Должны состариться вы сами.
(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)
Ей снился сон: она смотрела в зеркало и видела чужое лицо, лицо Алека. Она улыбнулась — и он улыбнулся вместе с ней, а может быть ей. Она повернулась и пошла в комнату.
Мышцы ныли и судорожно сокращались. От силы с десяток метров прошла, а чувствует себя так, будто пробежала многокилометровый кросс. Она вздохнула, опускаясь на диван и вгрызаясь в опостылевший гематоген. Слишком сладкий, приторный, но это самое питательное из того, что она нашла в этом доме.
Дом… он был враждебным сам по себе. Наверное, ее мучители подбирали специально. Электроники по минимуму, а та, что есть — тупая, как пробка. Механические запоры, старые кондиционеры вместо современных систем климат-контроля. И ничего, имеющего доступ к сети.
Не выбраться. И даже не узнать, что происходит.
Но недавно у нее появилась надежда. Надежда носила модные пальто и красивые сапожки. Надежда — в лице ее ангела — смотрела на нее с отчаянием и жалела, жалела, жалела. Ее ангел хотела ей помочь. Черт, только Бог знал, как она нуждалась в помощи. И только она знала — в какой.
Она посмотрела на часы. Настенные, механические. Настоящий антиквариат. Но время показывали, и пока этого было довольно. Пока.