— На вас другая защита, Станислава, — Скай сделал шаг, ее тело метнулось в сторону. — Глухой щит, мне не пробить, никому не пробить. Блэк говорил, что смог, но…
Она рассмеялась чужим лающим смехом.
— Наш аналитик пробил мою защиту? — эта насмешливая интонация, эта эйфорическая улыбка маньяка, они не принадлежали Стане. — И зубки не обломал?
— Стана?
Скай медленно шел к ней. Короткие шаги, плавные. Он замирал после каждого движения и заглядывал ей в глаза, а она панически кричала в собственной голове, понимая, что окончательно потеряла контроль над собственным телом.
«Не сопротивляйся, девочка, — прошептал чужой, но такой знакомый голос. — Так надо».
Скай метнулся к ней, преодолевая последние метры единым броском, но Стана видела движение, видела его изумленные глаза, когда она легко ускользнула в сторону. Заныли перегруженные мышцы, колени подкосились. Она упала в его руки, как сломанная кукла, чувствуя пустоту в голове и боль во всем теле.
— Что с вами, Станислава? — тревога в его голосе была неподдельной.
— Не знаю! — взвизгнула она и разрыдалась, вцепившись в его рубашку. — Это все из-за них! Все! Я не хочу это знать, не хочу! Джейк… за что?!
Она кричала что-то бессвязное, перемежая жалобы и восклицания именами Джейка, Блэка, госпожи Осаки. Она орала, пока на смену слезам не пришло вселенское спокойствие, пока не отступила невозможная, невероятная боль, пока Скай не начал просто гладить ее по голове, укачивая в кольце своих рук. Потом он куда-то ее понес, но ей, плавающей в сером, туманном мареве, было уже все равно — куда.
***
Стану разбудили голоса: громкий и надрывный — Ская, тихий и уверенный — Блэка. Кажется, они спорили. Она прислушалась.
— Ты ебнулся, скажи мне? Показывать студентам пытки в качестве учебного материала, только чтобы посмотреть, как они отреагируют?
— Как она отреагирует, — смешок. — И, заметь, ее реакцию и близко нормальной не назвать.
— Кир…
Усталый вздох.
— Я уже столько лет «Кир», а ты все туда же, — Блэк снова тяжело вздохнул. — Скай, ты сам притащил меня сюда. Ты в голос кричал, что Джейк не ставил ей защиту, ты орал, что с ней происходит что-то странное. А теперь ты отчитываешь меня за то, что я решил это спровоцировать?
— Ты… — Скай задохнулся. Стана почти что слышала, как скрипят стиснутые зубы. — Ебанутый, конченный аналитик! Она живой человек, а не объект твоих экспериментов!
— Тогда расскажи мне, о великий, что же с ней происходит? — иронию в его голосе можно было черпать большой ложкой.
Она открыла глаза: Блэк сидел на кровати спиной к ней. Скай напротив него, в кресле. И сейчас профессор Ланской, опустив глаза, сосредоточенно изучал собственные колени.
— Я не знаю, Кир, — наконец, тихо сказал он. — Временами она похожа… неважно.
Спина Блэка напряглась.
— Договаривай, — отрывисто бросил-приказал он.
Скай поднял глаза и недоуменно посмотрел на него. Стана крепко зажмурилась, молясь, чтобы они не заметили, что она проснулась.
— Нет.
— Влад, твою мать…
— Да хоть бабушку! — она снова осторожно приоткрыла один глаз и увидела, как Скай вскочил с кресла и заметался по комнате. — Она мертва, блядь, она все равно останется мертвой, а то, что мне мерещатся ее призраки во всех встречных женщинах — это моя проблема. Хочешь, присылай психолога, но с тобой я об этом говорить не буду!
Она ждала смеха или возмущений, но Блэк почему-то сгорбился, закрывая лицо руками. Он просидел так несколько минут, молча, только странно вздрагивала спина. А потом распрямился, и в его голосе, когда он начал говорить появилось что-то такое… Стана не знала, как определить это. Вина? Сожаление?
— Не хочешь — не верь, Скай, но я никогда не хотел ее смерти.
— Да, ты просто хотел, чтобы она перестала быть собой, — Блек попытался что-то сказать, но Скай жестом заткнул его. — Не надо, Кир, я читал твои выкладки. Я знаю, что даже Юки с тобой согласилась. Но я никогда в это не поверю.
— Еще одна война…
— Да заткнись же ты!
Она не увидела движения: просто Скай вдруг переместился из противоположного конца комнаты к кровати, а голова Блэка бессильно мотнулась в сторону от удара. Ректор встал и Стане стало страшно — так жутко он выглядел сейчас.
— Ты — мудак, если живешь своими сказочками о доброй девочке, после того как она тебя чуть не убила!
— А кто ты, если знаешь, что из-за этого она убила себя?! — он выкрикнул это и резко замолчал, переведя взгляд на притворяющуюся спящей Стану. — Убирайся, Кир. — добавил вполголоса.
Блэк усмехнулся и пошел прочь, ленивой прогулочной походкой. В дверях он остановился и обернулся: Стана увидела горькую и чуть ехидную улыбку.
— Попыталась. — бросил он и вышел.
Скай завыл, усаживаясь на кровать, обхватив голову руками, в этом вое была какая-то звериная ярость, звериная тоска. Стана не удержалась — обняла его, прижимая к себе, а он выл и матерился, пряча искаженное гримасой боли лицо. Это был тот же самый сильный и непобедимый герой войны, которого она знала, но футболка у нее на груди насквозь промокла от его слез.
========== Акт шестнадцатый — De possibili et impossibili (О возможном и невозможном) ==========
Блуждает человек, пока в нем есть стремленья.
(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)
Человеческая жизнь очень часто бывает похожа на фильм. Цветной или черно-белый, комедию или драму — все это по сути своей зависит только от самих людей. Нет, от обстоятельств тоже, конечно, но в гораздо меньшей степени. И, оглядываясь на свое прошлое, люди часто видят причудливую череду кадров, в которых прячется любовь, ненависть, память и все то, что им когда-то мечталось забыть.
Стана сидела на кровати, закутавшись в пушистый плед и обнимая себя за плечи, рядом с ней стояла чашка с дымящимся еще чаем, от которого до безумия сильно пахло клубникой. Она улыбалась, а по щекам медленно, оставляя мокрые дорожки, текли слезы. Чем больше слез — тем шире становилась ее улыбка. Когда из ее груди, наконец, вырвался судорожный всхлип, она зажала рот одной рукой, а другой судорожно зашарила по тумбочки, нащупывая оставшуюся от Ская початую пачку сигарет и пепельницу. Прикурила, закашлялась, а потом глубоко затянулась и запрокинула голову, выпуская в потолок тоненькую струйку дыма.
Ей было холодно и очень больно.
Скай недаром не любил рассказывать о себе, не любил вспоминать свое прошлое. Он вообще себя не любил, как выяснилось, и не заблуждался на свой счет. Но сейчас она не хотела и не могла забыть его слова.
Тлеющий окурок неприятно обжег пальцы, и она, слегка поморщившись, затушила его. Встала, подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу: за ним крыши домов и небо: чистое, голубое, далекое — словно прямиком из его рассказа.
Стана смотрела вдаль, а перед ее невидящими глазами хороводом проносились картины чужого прошлого. Такого близкого и такого далекого, такого же родного и чуждого, как это проклятое, неправдоподобно голубое небо.
Кадр.
У нее были шальные глаза цвета выдержанного виски, и серебряное колечко в губе. Она смеялась в голос, рассказывала что-то, оживленно жестикулируя, торопливо затягивалась тонкой сигаретой и лезла целоваться к стройной рыжей девушке, сидевшей рядом. Наверное, именно такой он ее и запомнил. Нереально красивой, живой и чуть-чуть безумной.
Тогда он не решился подойти к ним, слишком уж органично смотрелась эта компания из пяти человек за угловым столиком кафе, и слишком чуждо для них выглядел он в своей солдатской форме и со стрижкой под ежика. Но и отвести взгляда он не мог. Минуту спустя, к ним подошла официантка и виртуозным движением сняла с подноса бокалы и бутылку шампанского, разлила, улыбнулась, что-то сказала, вызвав новый приступ смеха у своих клиентов, покраснела и ушла с улыбкой.
Познакомиться все-таки хотелось. Он не мог понять, почему так тянуло туда, за угловой столик, к этой девушке.
Он размышлял долго: две чашки кофе и четыре сигареты. И уже почти решился подойти, когда у причины его задумчивости вдруг зазвонил телефон. Она взглянула на экранчик и чуть поморщилась, кривя губы в какой-то на диво надменной гримасе, но все-таки не нажала на сброс, а ответила: