Поздним вечером уже, вернувшись с занятий, Стана достала эти листы и сунула их под подушку. Звезды за окном были невероятно, невозможно яркими, они подмигивали ей и манили куда-то вдаль, в небо, в мир, где нет ни боли, ни печали.
Сегодня они отчего-то напоминали ей о войне.
В эту ночь Стана лежала на холодных простынях, куталась в одеяло и смотрела на небо, на звезды, холодные, сияющие и бесконечно далекие. Но, когда наступил рассвет и первые, еще тусклые лучи скользнули по светлым стенам, она уже спала.
Крепко спала. Без сновидений.
========== Ars vitae (искусство жизни) ==========
Кто сделает повреждение на теле ближнего своего, тому должно сделать то же, что он сделал: перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать.
(Левит 24:19–20)
Он ждал. Терпеливо, спокойно. Он был пауком — и паутина надежно спеленала его жертву. Он был змеей и яд уже подействовал. Он был языком пламени, и мотылек спешил к нему, сжигая собственные крылья.
Он был, и он молился, чтобы Стана не приехала вместе с ним.
Он встал, прошелся по комнате. Остановился у шкафа, глядя на шкатулку, достал горсть медалей и сжал их, чтобы почувствовать резкую, режущую боль, чтобы вспомнить, что такое быть человеком, но на пол закапала слишком густая и темная, для того чтобы быть человеческой, кровь. Он разжал кулак — кусок покореженного металла со звоном упал на пол.
Изо рта вырвался смешок. Он протянул руку, порезы на которой стремительно затягивались, и достал из шкатулки Алую Звезду. Улыбнулся, как-то мечтательно и нежно. Засунул ее в карман плотных черных штанов: уже не брюки — еще не джинсы. Одернул рукава рубашки, тщательно проверяя, не заляпалась ли она кровью. Остановился, задумавшись, потом стащил с себя и рубашку, и брюки, натягивая валяющиеся на диване тренировочные штаны.
Он ждал.
Он прикрыл глаза — и мир налился чернотой. Он распахнул их, что-то шепча себе под нос, тихо-тихо, на пределе слышимости, даже губы почти не шевелились:
— И вам привет, Олеж, — усмехнулся. — По делам, по работе — как всегда. Не будет здесь больше этой девочки, уж поверь. Ага, я ненадолго.
Потом он замолчал, напряженно глядя перед собой. Неосознанно поднял руку, делая характерное движение, будто дверь открывал: и из коридора донесся звук открывающейся двери.
Джейк вошел в комнату и замер у дверей, он встал с дивана и пошел ему навстречу. Остановился напротив. Замер. Потом в слишком быстром для человека движении взметнулась рука — и Джейк полетел на пол. Хрустнуло что-то в шее. Он смотрел на его тело, сломанной куклой валяющееся на полу и не чувствовал ровным счетом ничего.
Только отпустила туго сжатая пружина где-то глубоко внутри. Он расправил плечи и рассмеялся, склоняя голову на бок.
— Живучий, тварь, — явно передразнивая, протянул он.
Давным-давно, годы назад, эти слова говорил Джейк. Сейчас Джейк недвижно лежал, а он улыбался, широко и радостно.
— Пора вставать, красавица моя, — глумливый шепот. — Пора идти.
Джейк послушно поднялся. То ли кости, то ли суставы вернулись на места с протяжным хрустом. Движения стали угловатыми, чуть резче, чем обычно. Они вышли в коридор вместе, Джейк встал перед входом в подвал и точными, уверенными движениями открыл замок. Дверь открылась с тихим шипением, пахнуло металлом, лекарствами и чем-то горько-сладким. Он знал этот запах расходников для репликатора.
Он так хорошо его знал.
Сожаление, которое он почувствовал, когда они спустились вниз, было острым до боли. Почему, ну почему просто нельзя просто лечь в этот гроб и вернуть себе все некогда потерянное. Нельзя восстановить себя до точки, когда он сможет разнести и этот дом, и этот поселок. Он хотел убивать. Он хотел искупаться в крови, и это было не безумие — о, нет! — это был холодный отрешенный расчет напополам с ненавистью.
— Рано, — хрипло шепнул он, проводя пальцами по отполированному металлическому ящику.
Он достал из шкафа пистолеты. Они выглядели старыми, слишком старыми — но Джейк уверенно взял их из его рук и пошел прочь. Он проводил его взглядом и опустился на пол. Пальцы выбивали по бетону нервную дробь, то быстрее, то медленнее, будто в ритме какой-то незнакомой ей мелодии.
А потом Джейк вернулся и мир сошел с ума.
На нем не было ни капли крови, только запах пороха и металла, но все, что произошло на КПП он и так видел его глазами. Он-Джейк спускал курок, Он-Джейк улыбался, тщательно обходя лужи и вырубая все камеры. Он-Джейк программировал чересчур умную, чтобы быть быстрой, машину утонуть в ближайшей речке.
А просто Джейк смотрел прямо перед собой и на его лице не было ни капли раскаяния. На нем вообще ничего не было — бессмысленная маска. Джейка не было. Его время еще не пришло.
— Вы хорошо объяснили мне, что надо делать, малыш Джеки, — тихий смешок. — Не так уж ты и крут, малыш Джеки. А ты живучий, малыш Джеки?
Он забрал пистолеты и бросил их в репликатор. Нажал на кнопки — сложная, с трудом воспроизводимая последовательность, которую он знал наизусть и мог набирать с закрытыми глазами. Да, все мог. Гроб ожил: засветился экран, радостно замигали лампочки. Он улыбнулся, блаженно прикрывая глаза и глядя на комнату в другом спектре — переплетение тонких невидимых нитей, сеть щупалец на теле его «мотылька». Потом он шевельнул пальцами, и нити исчезли, а в глазах Джейка появилось что-то разумное. И страх. Озеро страха.
— Ты живучий, Джеки? — повторил он, склонив голову на бок.
Они бросились друг на друга одновременно. Джейк кричал, Джейк старался изо всех сил, Джейку наконец-то стало страшно — и он пил его страх, как самое лучшее вино. Это было избиение младенца: руки врезались в чужое тело, пальцы сминали кожу — и Джейк кричал вновь и вновь, выл, хныкал. А он — смотрел и улыбался, тщательно следя, чтобы на пол не упало ни капли крови.
Когда у Джейка ни осталось ни одной, кажется, целой кости, он уложил его в репликатор. Защелкнулись скобы: Джейк был прикован в металлическом гробу, как он сам до того, на том операционном столе.
— Очень просто, да, тварь? Ты сам говорил, когда я пытался умолять тебя. Пара циклов очистки и генный код не воспроизводим, — он усмехнулся. — «Как же хорошо, что ты мод», — он скопировал голос Джейка так точно, что тот вздрогнул, дернулся, но тело — перебитое, сломанное тело — ему уже не подчинялось. — Мне кажется, ты все-таки недостаточно живучий, Джеки, — почти ласково улыбнулся он. — Прощай.
Крышка репликатора с тихим шипением опустилась. Тонкие музыкальные пальцы скользили по сенс-панели, будто лаская, а по экрану бежали строчки: «выбор программы — цикл очистки — биоотходы, тяжелые металлы, опасные соединения — тройной цикл».
«Запуск», — загорелось на дисплее.
Он нажал на ввод.
Он стоял рядом, слушая крики Джейка, словно музыку, пока тот не перестал кричать и просить пощады. А потом залез в шкаф и вытащил скальпель.
Себя он резал спокойно и безэмоционально, сцеживая на пол капли густой крови, буквально выдавливая ее из себя. Та текла неохотно, раны стремительно затягивались, и лезвие вновь и вновь впивалось в его тело, пока ему не показалось довольно. Он перепрыгнул через лужу, внимательно следя, чтобы не испачкаться и не наследить, поднялся в гостиную и переоделся обратно, стерев с себя кровь многострадальными штанами. В кармане брюк звякнуло: он достал Алую Звезду, подержал ее на ладони, рассмеялся, и положил обратно.
Уходил из дома он неторопливо и спокойно. В куртке Джейка и с его идентификатором в кармане. И не надеясь, а точно зная, что даже сканер сетчатки сможет убедить в том, что он и есть Джейк. Малыш Джеки. Маленький и совсем мертвый теперь щенок.
Алек шел за его хозяином.