Левый браслет и ожерелье закончены, укладываю их на черный бархат. На правом осталось наладить заедающую застежку и поправить маленькие шипы поврежденной розы. Работаю без перчаток, пальцы должны чувствовать, иначе такую мелочь не сделать как следует. Серебро иногда обжигает — но только потому, что раскаленное.
Самая тщательно оберегаемая тайна нашего клана — к серебру, алкоголю и солнцу можно привыкнуть, если начинать понемножку и тренироваться каждый день. Тайна клана Фейри-Ке, серебряных дел мастеров, за которую в каждом поколении кто-то платит тем, что притворяется человеком. А иногда притворяется настолько успешно, что притворство незаметно становится правдой, а маска — лицом. Вечная жизнь привлекательна для многих, трудно устоять. Я бы устоял, наверное. Хотя… Кто его знает, что я думал бы по поводу очеловечивания лет этак через триста? Я-сегодняшний точно не знаю. А теперь уже и не узнаю. Когда личное нежелание одного из подданных сталкивается с неумолимой мощью королевского приказа — сложно не догадаться, кто победит.
Насаживаю шипы, аккуратно и осторожно. Из коридора доносятся шорох и сопение. Лапуля подкрадывается, стараясь делать это бесшумно, но при этом сопит довольно зло — значит, хочет еще поругаться. Давай, малыш, давай! Чем яростнее ты будешь сейчас меня ненавидеть — тем проще станет в ближайшем будущем поменять твоим чувствам полярность.
— Всё ведь было подстроено, да? Ты бы не выпил!
Смотрю на него долго, даже паяльник откладываю. Он ждет возражений и отрицаний, а я просто молчу и смотрю, сведя пальцы у подбородка. Трудно держать накал, когда тебе не возражают, трудно долго злиться молча. Вот и у него довольно скоро в глазах появляется легкая тень сомнения. Тогда я спрашиваю:
— Хочешь проверить?
Спокойно так. Даже грустно.
И он опускает глаза.
Забавно.
Я ведь сейчас и сам толком не знаю — выпил бы или нет? Умер бы потом — или все-таки выжил, сильно помучившись? Я не чета прочим, тренированный, ядами меня с рождения отпаивали, полная пасть серебра — и даже не морщусь, и даже вкус вроде как нравиться начал потихоньку.
Но когда пальцы мои сомкнулись на тоненькой стеклянной ножке — был уверен. Да, выпью. Да, умру.
С людьми иначе нельзя. Только полная искренность.
— Что ты делаешь?
Он явно смущен и пытается перевести разговор на другое. И это тоже хорошо.
— Браслет. Королевский заказ. Уже почти доделал, два шипа подновить осталось — и закончу.
— И будешь делать это? Красивый пояс…
«Это» висит над рабочим столом.
Тот самый злополучный свиток из королевской библиотеки.
— Нет. И хотел бы, и сроки, но… Не могу. Пока, во всяком случае. Это амагичка. Я смогу ее сплести, только став человеком. Пока мне к ней нельзя даже прикасаться, чтобы все не испортить.
— А-а…
Звук скорее сочувственный, чем испуганный. Да и отшатнуться он забыл.
Вот и ладушки.
Я не хочу становиться человеком. Может быть, в этом все дело? Может быть, и он это чувствует? Люди, они ведь очень тонко чувствовать умеют. Это, пожалуй, единственное, что они умеют. Ну, во всяком случае, бабушка не перестает это повторять при каждом удобном и неудобном случае.
Он бродит по дому — я уже не боюсь, что он сбежит или полезет на второй этаж. Ну или иным каким образом навредит себе. Он мог бы это сделать в панике, но паники больше нет. Есть жадный интерес и какая-то странная виноватость в бросаемых им на меня взглядах — когда он думает, что я его не вижу.
И вот, нагулявшись по коридорам, поздним утром он снова останавливается у двери в мастерскую. Я уже закончил последний браслет, малый Королевский комплект снова работоспособен и готов к отправке, давно бы надо отнести наверх и вызвать посыльного, а я все чего-то жду.
Вот и дождался.
Стоит, жмется у притолоки, смотрит в сторону.
— Ты… ну это… не урод. И не чудовище. Но я не смогу тебя… полюбить. Извини.
Я смотрю в опустевший коридор.
И понимаю, что к деду идти все-таки придётся.
Дед у меня — живая легенда. Полвека назад самая популярная баллада была, про них с бабушкой. Он ведь человеком родился, мой дед, и вечность променял на любовь. А бабушка — как раз наоборот, любовь на вечность. До сих пор они с дедом по этому поводу ругаются, вернее даже не ругаются — трудно ругаться с тем, с кем не разговариваешь. Она ему все простить не может проявленной тогда торопливости.
Она тоже была последней из клана, и тоже хотела стать человеком, а не только казаться. У нее получилось, причем с первой попытки, то, что дед обратную глупость сотворил — не в счет, у бабушки-то ведь все-таки получилось. Так почему же у меня ничего не выходит?!