Олег Мухин
Человек 2: Deus est machina (Бог в машине)
Я – глаз в небе, смотрящий на тебя
Я умею читать твои мысли
Я – создатель правил, имеющий дело с дураками…
Самая ценная вещь на свете – это когда
твоей жизнью не управляет никто, кроме тебя.
Не хватит никакого здоровья, чтобы приспособиться к этому глубоко больному обществу.
Бойся своих желаний, потому что они могут исполниться.
Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь.
Благодарности автора:
Благодарю Сергея Ретунского за большую информационную помощь и постоянные консультации по различным темам.
Выражаю также благодарность Михаилу Пашолок за моральную и техническую поддержку.
Часть первая. Сопротивление окружающей среды
Он с восхищением смотрел на Луну. Луна была огромная, серебристая и светила, как ему казалось, нереальным, неземным, божественным светом. Луна притягивала его взор своим величием, безразличием к людям, своей недосягаемостью, недоступностью. И от ощущения собственной ничтожности перед Луной, от чувства неполноценности, от краха ему вдруг захотелось завыть на Луну. Завыть волком, завыть вервольфом. Желание было до такой степени сильным, что он действительно чуть было не завыл на Луну. Лишь мысль, а если кто-нибудь из приближённых увидит, как он, вождь нации, воет на небесное тело, удержала его от этого поступка.
«Надо было в сорок третьем снова идти на переговоры с этой мразью, с этим карточным шулером, с этой грузинской сволочью. Надо было заключить перемирие, выиграть время, а потом нанести ему сокрушительный удар нашим оружием возмездия. Надо было… Но так не хотелось гнуть спину перед этой мразью, перед этим карточным шулером, перед этой грузинской сволочью, перед недочеловеками. Низшая раса!.. А теперь всё кончено. Теперь даже фон Браун с его ракетами мне не поможет. Поздно. Партия проиграна. Осталось только застрелиться.»
Холодный ночной воздух пробирал до костей. Он поплотнее надвинул фуражку и втянул голову в воротник кителя.
«А ведь немец мог бы первым в мире ступить на месяц!» Богатое воображение живо нарисовало ему кроваво-красную Луну с белым кругом в центре, внутри которого чернела гигантская свастика. «Вот это был бы шедевр, почище всякой там еврейской мазни.
Шедевр поистине вселенских масштабов! Шпееру бы понравилось! Эх, повернуть бы время вспять. Всё бы изменил. Генералов бы, предателей, как вшей, передавил. Эх, мне бы машину времени!»
Луна со свастикой исчезла, а вместо неё на него теперь смотрела Луна в виде черепа – круглое лицо с чёрными провалами глаз, носа, рта. И тут он всё-таки не выдержал. Завыл. Как волк, как собака, как человек, раздавленный солдатским сапогом фатального рока.
С кровати Артём не встал, а свалился. Навернулся так, что почувствовал резкую боль в левой руке. «Не хватало мне только ко всем моим бедам ещё и перелома», – туманно подумал он. И сразу же вспомнил жуткий сон, который ему давеча довелось видеть.
Вспомнил мерзкую рожу чёрта, его наглые, чуть подслеповатые глазки, свиное рыло, смрадную вонь, идущую из усмехающейся пасти, доллароцветную шерсть. «Не зря он мне приснился.» Правда, никак не мог воскресить в памяти, что тот ему говорил. «А ведь сказал он что-то напоследок, какую-то гадость. Но вот какую, ни хрена не помню.» Артём уже сидел на краю кровати, изучал ушибленный локоть и одновременно осматривал полупустую комнату.
Комната действительно была почти пустая. 9-го числа он отес на барахолку последние тома книг из роскошной библиотеки отца. 16-го продал за бесценок соседке из второго подъезда картину Сторма Торгерсона «Человек с лампочками». Не какую-то там копию, а настоящий оригинал, за который по нынешним временам, наверняка, можно было получить не одну тысячу, в валюте. А 28-го пришлось расстаться с коллекцией винила.
Распродажа хищными щупальцами добралась-таки до святая святых.
«Вроде нормально всё с рукою», – безрадостно констатируя факт, Артём теперь искал глазами её – являющуюся вот уже который месяц источником единственной радости, ежедневным смыслом существования, всегда дружелюбную и желанную бутылочку водочки. На горизонте источник радости почему-то не просматривался. «В холодильнике стоит родимая.» И даже сглотнул от того, что представил, как ледяная чудесная жидкость