Ясно – вертолётчик. Один из тех трёх, что пропали. Я – к нему, чтобы на спину перевернуть. А он не переворачивается. Жутко тяжёлым оказался. Я тогда Деду доложил, что почём. Он, правда, действия мои не одобрил, но, раз ничего со мной не приключилось, разрешил Баскетболисту подойти, помочь. Баскетболист хоть от горшка и два вершка, но сильный паренёк, на тренировках стопятидесятикилограммовую штангу поднимал.
Подошёл он, и вместе с ним мы вертолётчика вмиг перевернули. А с той стороны такая же история. И поверхность костюма, и противогаза пылью покрыты. «Что это он, – думаю, – пыль, как пылесос, на себя притягивает?» А сам при этом стёкла противогаза протираю. А как протёр до прозрачности, так и обомлел от удивления. Сквозь стёкла противогаза на меня своими вечно закисшими глазами Морда смотрит! Да ещё, гад, и подмигивает! Его это рожа, резиной обтянутая. Она, что ни в один противогаз не влезала. Точно, говорю. Не мог я ошибиться. Мамой клянусь. А, как узнал я его, то тут же почувствовал, что мир вокруг меня начинает вращаться, а земля стремительно уходит из-под ног.
10
«…Клетки, клетки, клетки, клетки, вольеры. Снова вольеры. Опять клетки. Фигурами они были похожи на людей, а вот головами и конечностями – нет. Животные, птицы, рыбы. Лапы, крылья, плавники. В большинстве своём – молчаливые, тихие, покорные.
Прирученные, одомашненные, усмирённые. Тем, кто хотел летать, подрезали крылья. Тем, кто хотел плавать, – плавники. Тех, кто хотел бегать, стреножили. Следующие поколения уже ни летать, ни плавать, ни бегать не умели.
Он остановился у клеток с обезьянами: шимпанзе, гориллы, орангутанги, бобуины, павианы и прочие макаки. Обезьяны строили рожи, хихикали, горевали, показывали языки, чесались, издавали громкие гортанные звуки, ковырялись в задницах; на виду у всех, никого не стесняясь, совокуплялись. Были одеты пёстро: яркие цвета, блестящие побрякушки, модное тряпьё. Хари размалёваны косметикой. Причёски – обезьяньи.
«Шуты гороховые, – подумал он. – Клоуны ковровые. Строят из себя элиту. А сами – хлам, холуи, подстилки, блюдолизы. В былые времена их ни во что не ставили. А теперь – бомонд, лица нации. Все обложки журналов рожами своими загадили. Баснословные гонорары. Шестиразовое питание. Порошок – тоннами. Эти никогда не были опасны. Всегда подчинялись приказам. Скажут им «смейтесь», они смеются. Скажут «плачьте» – плачут.»
Он поискал в кармане. Бросил им мелочь, несколько медяков. Обезьяны прыгнули, сбились в кучу, стали толкаться, драться, рвать у соперников одежду, волосы. Ему доставляло удовольствие смотреть, как они таскают друг друга за загривки. Это было комично.
«Были пара-тройка диких. Дали им харча побольше, говно за ними убрали, опилок насыпали, вымыли шерсть, одеколоном сбрызнули. Теперь заткнулись. Глазами лупают. В игрушки играют. Всем довольны. Равнение на человека. Одно слово – обезьяны.»
В клетках с птицами кого только не было. И вороны, и цапли, и павлины, и пеликаны, и удоды. В основном – с длинными клювами. Чистили пёрышки, оттачивали перья и когти, распускали хвосты, расчёсывали хохолки. Творческая интеллигенция. Писатели, художники, режиссёры. Курлыкали, каркали, кудахтали, хвастались гнёздами, медалями и орденами.
«Мигрировать хотели в земли райские, обетованные. Да кому они там нужны? А здесь – почёт и уважение. Главное, знать, как угодить человеку. Как подластиться. Наград нахватали. Ходят гоголем. Адольф Гитлер сказал однажды. Цена медали – двадцать пфеннигов, а эффект от неё – двести марок. Давил, давил он длинноносых, и газом травил, и в печах сжигал, да не додавил. Неистребимы. Глупый он был в этом вопросе, отчего и пострадал. Надо было их не давить, а на службу к себе взять. Как Иосиф Сталин. У него длинноносые все при деле были. Даже начальниками Лагов их поставил. Фабрики смерти работали, как часы.»
Он сыпанул птицам горсть побольше. Среди медяков блеснул и никель.
Вольеры для слонов, бегемотов, носорогов решёток не имели. Лёгкое ограждение по периметру. Правда, под током. Десять тысяч вольт. Смерть мгновенная, если попытаешься перелезть. Но они не пытались. Нежились себе на солнышке, плавали в голубой водице, обильно похрустывали деликатесами. Увидели его, подобострастно зашевелили ушами, умаслили морды, пастями зашамкали «ура! браво! бис!», затрусили головами в поклоне.
«Пусть себе жируют. До поры, до времени. Настанет час, пущу их всех на мясо. По одному, чтобы не спугнуть. А пока пусть резвятся. Покупают машины, драгоценности, яхты, футбольные клубы, телевизионные каналы, промышленные предприятия. Пока пусть работают на меня. Я им ничего не должен. А вот они должны мне очень много. Практически всё, что у них есть.»