Каждый солдат был одет в плотную кожаную куртку со стальными пластинами на груди и спине, в бронзовый круглый шлем и поножи, защищающие голени. Каждый нес на боку или на спине небольшой овальный щит, подвешенное на плече копье и меч на поясе. Сзади ехали три телеги с солдатскими мешками, палатками, едой и прочими припасами.
Дальвиг и его хмурые, скованные ненавистью и страхом люди притаились в голой роще, скрытой от дороги холмами. Через неглубокую ложбину между двумя склонами они прекрасно видели серую, колышущуюся колонну, а сами почти не опасались быть замеченными. Один маг, двадцать один наемник и три мертвеца, равнодушно застывшие на холодном ветру в одних рубахах. Ровно в два раза меньше по числу, чем врагов.
Когда тыл вражеского отряда показался из-за левого склона, Дальвиг вынул меч и пришпорил коня. Внезапное нападение со спины, из-за телег, грохот которых до поры заглушит топот атакующей конницы, – вот в чем был его замысел. Ни одного возгласа, ни одного приказа, только стук копыт о мерзлую землю… На полдороге Дальвиг обернулся и увидал, что наемники, сбившись в плотную группу, скачут следом. Мертвецы грузно бежали в стороне, удивительно проворно для своих вялых тел.
Идея Дальвига сработала – до самого конца их не замечали. Даже потом, когда Эт Кобос уже настиг колонну и помчался вдоль нее, нещадно пришпоривая Дикаря, вражеские воины лишь недоуменно крутили головами, провожая его. Очевидно, они приняли его за гонца и совершенно не обратили внимания на меч в руке… Только когда молчаливая толпа наемников принялась топтать нестройные, не готовые к бою ряды, пешие солдаты схватились за оружие. К тому времени было поздно строить оборонительное заграждение из копий и щитов, поздно становиться в плотный боевой порядок… Они могли только умирать под клинками наемников, озверевших от крови и многоголосых криков боли и страха. Пехотинцы бестолково метались под копытами коней, падали с раскроенными черепами и рассеченными ключицами. Полдюжины наемников во главе с Ергаззом остались чуть поодаль и расстреливали суетящихся врагов из арбалетов. Звенел металл, глухо стучали о землю падавшие одно за другим тела, малодушные становились на колени и молили о пощаде. Жалости не было. Каждый наемник превратился в алчное до крови чудовище, неустанно рубящее направо и налево. В каждом враге они представляли Дальвига, он был готов поспорить об этом на что угодно. Ненависть, которая сдерживалась внутри его вояк с самого полудня, теперь бешено выплескивалась наружу. Вражеский отряд подвернулся как нельзя кстати, и участь его была ужасна. Прошло совсем немного времени, и вместо растянувшейся на полсотни шагов колонны дорогу и обочины устилала широкая полоса трупов, плававших в крови. Сам Дальвиг, без помех доскакавший до головы колонны в самом начале боя, обогнал командира и развернулся ему навстречу. Тот растерянно привстал на стременах, вертя по сторонам серебряными крыльями. Его солдаты уже умирали в хвосте, с дикими криками мельтешили ближе к середине и нерешительно застыли впереди. Снова повернувшись к Дальвигу, командир проворно выхватил меч и подхватил на левую руку щит, который висел у седла. Эт Кобос пришпорил Дикаря и понесся в атаку. Его никто так и не научил толком сражаться, и неуклюжесть сквозила во всем – в манере держаться в седле, в неловком захвате рукояти оружия пальцами. Разве что запястье теперь было достаточно сильным, чтобы удерживать тяжелый меч. Командир успел еще криво ухмыльнуться, подставляя под неуклюжий удар Вальдевула шит. В следующий миг уродливый темный клинок рассек, как масло, стальной умбон, ясеневые доски, отрубил руку и вскрыл грудную клетку. Дальвиг резко натянул поводья и заставил Дикаря встать на дыбы. Почти в упор он смотрел на внезапно распахнувшиеся глаза противника, взметнувшиеся брови и безмерное удивление на лице. Рассеченный напополам щит развалился, обнажая хрипящую и пузырящуюся черной жижей дыру в груди. Струи крови хлынули из уголков рта, и рука, занесшая было меч для ответного удара, бессильно отвисла и выронила оружие в грязь. Все так же безмолвно удивленный, командир упал следом под копыта Дикаря.
Мимо метнулся испуганный воин – он несся прочь не разбирая дороги, бросив оружие и щит. Без всякого вмешательства разума, рука вытянулась в сторону и с потрясающей легкостью сняла с плеч беглеца голову. Обливающееся кровью тело сделало еще пару шагов, потом ноги заплелись, и оно покатилось кубарем. Голова пропала где-то в черных, как обсыпанных углем, зарослях дягиля.
К тому времени с вражеским отрядом было покончено. Тела убитых лежали тут и там, а нескольких уцелевших самые жестокие и злые из наемников выстроили в ряд и быстро посрубали им головы. Дальвиг не успел вмешаться, и от этого зрелища мороз прошел у него по коже. Его люди – если он все еще может их так называть – все делали молча. Как мертвецы, которые в силу своей нерасторопности в этом бою успели, убить всего пятерых человек. Старательно оберегая их от гнева наемников, ходячие покойники уволокли недвижных товарищей в сторону и терпеливо встали около них, ожидая пробуждения новых соратников.
Дальвиг, тяжело дыша и мимоходом опасаясь, как бы сердце не выпрыгнуло наружу и не принялось скакать вокруг по разбитой копытами дороге, обозревал поле битвы. Победа была полной, жестокой и скорой. В красно-коричневой, еще более жидкой, чем раньше, грязи лежало пятьдесят парящих свежими ранами трупов. Рядом с дорогой на поседевших от инея травах блестели крупные алые капли, будто рядом внезапно появилось покрытое спелой клюквой болотце.
Нападавшие потеряли только одного человека. Вражеское копье пронзило его снизу вверх, скорее случайно, чем нарочно; он был вырван из седла и упал наземь, похожий на насаженную на иглу бабочку. Никто не обращал на него внимания – товарищи убитого спешно обшаривали телеги и трупы в поисках ценных вещей. Никто не бросил даже мимолетного взгляда на хозяина, застывшего впереди, словно его не было вовсе. Дальвигу было все равно. Он закрыл глаза и сполна насладился триумфом. В священном трепете он верил и не верил в случившееся и боялся, что если откроет глаза, то ничего не увидит. Какое глупое мальчишество! Встрепенувшись, Дальвиг глубоко вдохнул холодный воздух, пропитанный, как ему казалось, запахами битвы. Похожие на стаю волков наемники глядели на него исподлобья и немедленно отворачивались, стоило Дальвигу обратить взор на кого-то из них. Тогда он отъехал подальше вдоль дороги, обернулся к невидимому Беорну и, воздев меч к небу, равнодушно-серому, бурлящему, прошептал:
– Смотри, Сима! Я вернулся. Скоро придет и твой черед вот так валяться в грязи!
Он мог, конечно, прокричать еще много обидных для Симы слов. Безусловно, тот будет взбешен, когда узнает, сколь бесславно и страшно был проигран первый бой с мальчишкой, недобитым последышем врага… Тем быстрее и ужаснее будет его месть. Возвращаясь домой, дрожа от холода и нехороших предчувствий, Дальвиг непрерывно думал об этом. Мимолетная радость выигранного боя и восхищение собственными успехами быстро уступили место страху перед будущим. Что, что же он делает?? Чего хочет добиться, в конце концов? Сгинуть навсегда, поцарапав Симу, как слабенький котенок, которого несут топить? Разве это будет месть, достойная памяти отца, матери, сестры и всех тех, кто погиб в замке Беорн много лет назад? Нет, конечно, нет. Но что он может сделать еще? Скрыться из замка и жить в лесах, как разбойник? Выжидать момент, когда можно будет напасть на самого Симу в его замке или на дороге? Безнадежно. Даже если Высокий Сима станет в одиночестве спать посреди глухого леса, у Дальвига нет шансов подобраться к нему на расстояние удара. Что же тогда? Ответа не было, и Эт Кобос не мог найти себе, места.
В замке все чурались его и сторонились, как прокаженного. Кухарки старались быстрее скрыться за прокопченной дверью кухни, служанки разбегались с пути, как тараканы. Наемники не желали покидать конюшен, внезапно воспылав любовью к коням. После долгой поездки по грязи те были изрядно испачканы, и солдаты принялись чистить и мыть им бока.