Жан Рей вытащил сигару, выдохнув облако серого, едкого дыма, хотя Анри его запах нравился.
«В конце концов я двинул прямо, но перед линией фронта свернул в сторону, стараясь его обогнуть. Мне дали какую-то карту, но патрулей на этом клочке бумаги, как ты понимаешь, не отметили. Вышел из лагеря в четыре дня, но к полуночи все еще блуждал по лесу, пытаясь отыскать путь. Потом свернулся калачиком у подножия дерева и попытался уснуть. А когда проснулся на рассвете, холод, как ты догадываешься, был просто собачий. Я пошел дальше. Мост оказался всего в сотне метров от меня! Я внимательно к нему присмотрелся. Повсюду сновали немцы. Я притаился на ветке дерева. Мост стоял целехонек. Я спустился вниз, чуть не свернув себе шею, и той же дорогой отправился обратно в свой лагерь. Но определиться на местности в этом лесу было невозможно. По правде говоря, в значительной мере я двигался наугад, пользуясь компасом, который потом потерял, черт бы его побрал! Где и когда, понятия не имею, наверное, когда спускался с дерева. Как бы то ни было, но отличить один дуб от другого я не мог. Надеялся, что утром направление укажет солнце, но не знал, какое именно, потому как не мог вспомнить, в какой стороне оно встает. О чем говорить, мне тогда было очень…
В этом лесу я скитался весь день. До самого вечера. Потом решил сделать привал и поужинать тем, что осталось в вещмешке. Но едва успел сесть, как метрах в пятидесяти услышал хруст. Вытащил пистолет и стал ждать, сжимая в руке оружие. До этого еще ни разу никого не убил, но уговаривал себя не колебаться, говорил, что в этой ситуации либо он, либо я, и все такое. А потом увидел его. Франц! Ну дела! Вспоминая об этом, я понимаю, что мы вели себя как два придурка. Увидев у меня пушку, он поднял руки и застыл как вкопанный. Я тоже не двигался с места, но что еще хуже, ничего не говорил. Не знал что. Он – тоже капитан – обратился ко мне первым. На французском, с сильным немецким акцентом, но все-таки. Это его и спасло. «Я дезертир», – произнес он. По сути, это был не аргумент, но я все равно расслабился и велел ему убираться на все четыре стороны. Но когда он уже повернулся, подумал, что он может мне помочь. «Подожди! – сказал я. – Как насчет баш на баш, а? Ты, случайно, не знаешь, как мне выйти в расположение французских войск?»
Старик захохотал, будто услышав хорошую шутку. Потом дважды пыхнул сигарой и вновь удобнее устроился в кресле. Анри ждал продолжения и даже не думал смеяться. Это была одна из тех ситуаций, в которых ему ничуть не хотелось оказаться, потому как от нее за километр несло проблемами.
«Что ни говори, но когда я вспоминаю те времена, они кажутся мне на удивление странными. Наконец, он мне ответил. Сказал, что действительно знает, но туда далековато. А потом объяснил, как мне добраться до своих, не попав в лапы немецким патрулям. Я сначала запоминал, но когда он назвал четвертую деревню, бросил это дело, зная, что меня все равно сцапают. Потом сказал, что для верности запишу, на что он предложил проводить меня, потому как вернуться к бошам все равно не мог. Немного поколебавшись, я ответил: «Валяйте, черт бы вас побрал!» Потом велел сесть со мной, дал немного колбасы и хлеба. Он же вытащил флягу со шнапсом. Но недоверие между нами, что с моей, что с его стороны, до конца еще не исчезло. Тогда он предложил отложить в сторону пистолеты и ножи. Мы встали, нашли большую ветку в двух метрах над землей и в том месте, где она отходила от ствола, повесили всю нашу артиллерию. Словно заключили между собой перемирие, понимаешь?»
Анри тряхнул головой – главным образом для того, чтобы дед не делал долгих пауз.
«А потом опять сели. Можешь мне верить, можешь нет, но посмеялись потом мы вволю. Этот вечер, пожалуй, был одним из лучших в моей жизни. Мы хохотали с видом двух идиотов, которые оказались в арденнском лесу, не зная, что делать, а где-то недалеко грохотали пушки. Поделились рассказами о жизни и стране. В смысле каждый о своей. Я рассказал, что делал в Бельпра обувь, он поведал, что был энтомологом в Мюнхене, это Бавария. Изучал насекомых, понимаешь? Я сказал, что у него хорошая профессия. На что он ответил, что это скорее страстное увлечение – его семья так невероятно богата, что ему в жизни не было надобности работать. Тогда я сказал, что ему страшно повезло. Мы щедро угостились его шнапсом и здорово посмеялись. Думаю, каждому из нас пришла в голову мысль, что в других обстоятельствах мы могли бы стать хорошими приятелями, что от войны одни только беды и больше ничего. Так прошла добрая часть ночи. Потом мы, пьяные в стельку, завернулись в шинели и уснули, думая о том, как выбираться из всего этого дерьма и будет ли когда-то конец войне. Для таких пацанов, как ты, все очень просто, вы смотрите на эти события со стороны; для вас война закончилась в 1945 году, только и всего. Нам же казалось, что она будет длиться вечно, понимаешь?»