Если его заставить работать только в одном, единственно нужном направлении… Ни одной пустой мысли! Вы понимаете, что это значит?..
Он-то понимал, и, пожалуй, не меньше. Но неожиданная откровенность Босса сильно смутила Притта. В его честолюбивые замыслы не входили какие-то авантюрные расчеты. Он хотел подчинить себе живой комок серого вещества и тем самым опередить инженеров-биоников. Хотя все подобные работы велись в условиях полной секретности и сведения о них даже не просачивались, все же Притт интуитивно чувствовал локоть и дыхание своих конкурентов. Они шли обычным, "техническим" путем, используя последние достижения молекулярной биологии и электроники. С помощью устройств по типу нейронов они пытались теперь довести плотность монтажа деталей в узлах электронной аппаратуры до двадцати миллионов штук на кубический сантиметр. Значит, построить малогабаритную машину размером с человеческую голову и с памятью, не уступающей человеческой…
Хозяева хотели от него получить "живые, прирученные мозги", каждый из которых мог заменить десяток-другой инженеров, научных сотрудников. При всей явной экономической выгоде этого "дела" главной целью оставалась возможность управлять этими мозгами!
На пятый день после операции они решили войти в контакт в Барнетом.
Приборы показывали хорошее кровяное давление в системе сосудов и свидетельствовали, что температура живого вещества и колебания биотоков мозга — нормальны, его жизнедеятельность не прерывалась ни на минуту.
Эти дни помощники Притта дежурили посменно у саркофага. И сегодня он их отпустил, хотя ребята просили остаться, чтобы присутствовать на "пробуждении профессора". Но разве мог Притт позволить им остаться при первом, конечно, интимном разговоре со своим старым другом!
Мысленно все эти тревожные дни он готовился к такому разговору.
Объяснить Дэви надо всё, конечно, начистоту. Какие у него шансы? Постепенно они добудут еще один мозг, включат его в работу на хозяина, а для Барнета найдут подходящее тело человека, погибшего от травмы черепа…
На зеленых и красных экранах оживились линии, полоски, заметались светлые точки, искорки. — Притт осторожно поворачивал верньеры.
"Бодрствование" — зажигались сигналы над экранами…
Притт замер на мгновение. Глаза его еще раз прошлись по экранам и задержались на табло — "Пульс". Там плавала шкала с цифрой "72" у окошка.
Наконец, он протянул пальцы к тумблерам: "Слух" — щелчок… "Зрение" — щелчок… и сверху, оттуда, где стоял саркофаг, почти тотчас же долетел звук, похожий на глубокий вздох, а затем глухой, слабый голос спросил:
— Где я? — и снова повторил: — Где я? Зажгите свет, пожалуйста…
Это был его голос, Дэвида. Притт остолбенел, на секунду потерял власть над собой. Конечно, не сам по себе звук знакомого голоса ошеломил его. К нему он успел привыкнуть еще вчера и позавчера, когда настраивал вибротон.
Для этого он использовал несколько катушек магнитной записи речей профессора, которые он достал в его университете.
Вибротон — его гордость, первое его важнейшее изобретение после изобретения его учителя профессора Миллса — преобразователей зрительных и слуховых импульсов биотоков мозга.
Нет, поразил Притта сейчас живой Дэвид! Его тело лежало в могиле. Да, профессор математики Дэвид Уильям Барнет погиб в дорожной катастрофе. И все же, вот он, профессор, жив, вот он, его настоящий голос, а не магнитофонный!
Только звучит он не с помощью натуральных голосовых связок, гортани, языка, зубов — а с помощью электроники. Только и всего! Живой Дэви! Он сейчас с ним будет говорить!..
— Послушайте, кто там! Почему так темно?..
Притт вскочил как ужаленный. Он забыл, что солнце село, а у биотрона работать можно, и не зажигая света. Вот почему Дэви его не видит! Он кинулся к выключателю. Вспыхнула ксеноновая люстра. Притт замер у стены и вперился в "глаза" Дэвида. Они чуть поблескивали линзами под глубоким черным бархатом козырька.
Какое-то мгновение царила тишина. У Притта екнуло сердце: "А вдруг видеосистема отказала?.." Тогда он оторвался от стены и, не спуская глаз с черного козырька, медленно пошел в другой конец зала. Козырек с линзами дрогнул и поплыл за ним, не выпуская из поля зрения…
— Это ты, Джонни?
Голос был слабый, но и гром не поразил бы так Притта. Он замер, сжался, словно бы от удара, оперся руками и затылком о стену и молча уставился в мерцающие в черном бархате линзы.
"И это Дэви… И это Дэви!.." — повторял он про себя, а из глаз сами собой текли слезы. Слезы жалости к Дэви. Но вместе с тем — слезы радости и счастья. Ведь он достиг высоты, на которую не поднимался ни один смертный: свершен чудовищный симбиоз разума с мертвой материей! Живое слилось с неживым в один действующий комплекс.