Каким-то образом ему удавалось всех убедить, что он серьезно и углубленно изучает профессию, — и стипендиальную комиссию, и родителей. Но с уходом Мадлен все кончилось. Ему было двадцать два, до получения какого-нибудь диплома было как до звезды Альдебаран, за время учения он приобрел долг по учебному займу — 350 тысяч крон — и сомнительные алкогольные привычки. Красивая и смелая невеста его покинула, а расхваленные сборники стихов были проданы в общем количестве сто двенадцать экземпляров. Самое время вмешаться семье.
К осени 1994-го все более или менее устаканилось (не считая студенческого долга, который, скорее всего, будет висеть на нем до могилы). С помощью полуграмотного мужа старшей сестры нашлось хорошо оплачиваемое место в йончёпингском отделении «Консума». Тихая конторская служба, два-три раза в месяц инспекционные поездки в подшефные магазины в северном Смоланде. Роберт смирился. Вынужденное смирение, душа поэта в изгнании… впрочем, выбирать было не из чего. В самом начале сентября он въехал в трехкомнатную квартиру с видом на Веттерн.[10] В третью субботу и в третьем (и последнем) по счету пабе он встретил Сейкку. Она работала в детском саду, а по вечерам ходила на курсы креативности. Креативность могла быть самого разного свойства — от ароматерапии до совершенно феминистского рисования крокусов в сочетании с трансцендентальной самообороной. В декабре она переехала к нему, а в ноябре 1995-го у них родилась дочь Лена-Софи. Роберт начал бегать — по-видимому, чтобы как-то дать выход внутреннему напряжению. Вначале по десять — двенадцать километров. Потом, в 1996 году, он принял участие в трех марафонах и показал приличное время — меньше двух часов пятидесяти минут. Правда, последний из марафонов он вынужден был прервать за два километра до финиша по причине внезапного расстройства кишечника, но результат обещал быть неплохим.
После этого он пришел в спортивный клуб, и тут обнаружилось, что у него настоящий талант. В первом же клубном забеге на пять километров он опередил ближайшего соперника метров на триста. Роберт написал известному спортивному физиологу, и тот ободрил его — оказывается, ничто еще не потеряно, бегуны на длинные дистанции достигают пика формы к тридцати годам. Роберту было двадцать шесть.
Следующие три сезона стали звездными. В 1997 году он выиграл чемпионат графства в забегах и на пять, и на десять тысяч метров, но настоящая удача пришла, когда он, понятия не имея о технике, записался на три тысячи метров с препятствиями, так называемый стиплчез. Он прибежал третьим, после члена национальной сборной и знаменитого поляка, с удивительным для новичка результатом: 8.58,6.
Лена-Софи подросла и пошла в ясли, Сейкка посещала очередные курсы. Он не обращал на семью никакого внимания, тренировался, даже на работе перешел на половинный оклад. Любовью они занимались не чаще, чем раз в месяц. На Рождество поехали в Лаппеенранту к ее родителям. Роберт подрался с шурином и заработал четырехсантиметровый шрам под левым глазом.
В 1998 году он впервые принял участие в традиционном легкоатлетическом матче Швеции и Финляндии. Четвертое место, второй среди шведов, результат — 8.42,5, потом улучшил личный рекорд, получив серебряную медаль на чемпионате Швеции в Умео — 8.33,2. Телесные контакты с женой сократились до одного раза в квартал. Приезжали родственники — на этот раз никаких конфликтов не возникло.
На Рождество гостили у родителей Роберта в Чимлинге. Здесь тоже не обошлось без небольшого кровопролития — Лена-Софи укусила деда в губу.
Спортивная карьера Роберта завершилась в 1999 году, опять же на традиционном матче Швеции и Финляндии. Особо хорошего результата не показал — у него были проблемы с ахилловым сухожилием, но свое четвертое место занял, на этот раз на олимпийском стадионе в Хельсинки. Тесть и теща сидели на трибунах. На последнем круге он пытался перебежать финского спортсмена, но на последних метрах уступил — финны заняли первое, второе и третье места. Это был август; они с Сейккой не занимались любовью с апреля. Когда Роберт вернулся в свою трехкомнатную квартиру с видом на Веттерн, он не нашел ни жены со всеми ее женскими принадлежностями, ни дочери. На кухонном столе лежала записка — я тебя разлюбила, ты не думаешь ни обо мне, ни о дочери, я уезжаю домой в Финляндию и не хочу никогда больше тебя видеть.